сказал им Гневко.
Он отвязал верёвку от столба и ногой оттолкнул лодку от причала.
Бенедикт сел на кормовое весло. Подтянув угол паруса, поймал им ветер, и лодка, набирая ход, пошла к выходу из устья — прямо в открытое море.
Адальберт взглянул на Радима.
Брат сидел на носу лодки, закрыв глаза, и перебирал деревянные чётки. Губы его беззвучно шептали какую-то молитву.
Ветер был несильный, но устойчивый. Лодка иногда хлопала дощатым днищем по невысоким серым волнам. Гудели туго натянутые снасти. Парус то заслонял безбрежную морскую даль, то снова открывал её взгляду епископа.
— Ничего! — улыбаясь, крикнул Адальберту Бенедикт. — Хорошая лодка! Сейчас выйдем из устья и пойдём вдоль берега.
Адальберт хотел попросить, чтобы монах не уводил лодку далеко в море. Но тут же ему стало стыдно за свою слабость. Да и что толку в близости берега, если плавать Адальберт не умеет? Он всегда считал, что истинная сила человека не в крепости тела, а в крепости душевной.
Впрочем, Бенедикт, словно услышал безмолвную просьбу епископа. Едва выйдя из устья, он налёг на кормовое весло. Парус захлопал, и лодка медленно повернула направо, пошла вдоль низкого берега, густо заросшего тощими невысокими соснами.
— Можно пока перекусить! — снова крикнул Бенедикт Адальберту. — Даже если ветер не стихнет — плыть нам часов десять. А то и больше.
Десять часов сидеть, умирая от страха перед пучиной, Адальберт не собирался. Он наклонился, распутал верёвки, которые стягивали поклажу. Развязал холщовый мешок и достал из него ячменную лепёшку и три сушёные рыбины. Рыбины были жёсткими, словно подошва. На серых боках выступали кристаллики соли. После такой еды захочется пить.
Адальберт снова пошарил в мешке и с облегчением достал кожаный мех, полный воды.
При крайности он мог бы выпить и пива, но не хотел гневить Господа без нужды.
Адальберт разломил лепёшку на три части и вместе с рыбой протянул братьям. Тщательно прожевал невкусную еду, проглотил и развязал ремешок, который стягивал горло меха. Пить хотелось сильно, но Адальберт сделал всего три глотка и протянул воду Бенедикту. Тот жадно припал к меху. Адальберт видел, как ходит вверх и вниз кадык монаха. Наконец, Бенедикт напился и протянул мех Радиму.
— Здесь вода не сильно солёная, — сказал он Адальберту, указывая за борт. — Река её разбавляет. При крайней нужде — можно пить, только недолго.
Епископ только прислонился спиной к мачте, собираясь вздремнуть, как вдруг услышал резкий свист. Что-то ударило в мачту возле самой его головы, и мачта вздрогнула, завибрировала.
— Ложись! — не своим голосом закричал Бенедикт.
Падая на дно лодки, Адальберт успел увидеть стрелу, которая торчала из мачты.
А от берега, в погоню за монахами отчаливала лодка, полная каких-то оборванцев, одетых в звериные шкуры. Оборванцы весело гикали и вопили, размахивая дубинами и луками.
Глава 5
Июнь 1970-го года. Балтийск, Калининградская область СССР
За входной дверью немецкого дома оказался квадратный холл. Двери слева и справа вели в квартиры, а прямо передо мной была деревянная лестница на второй этаж, выкрашенная противной коричневой краской.
Я повернулся к левой двери. Обитая рваным чёрным дерматином, из-под которого топорщились клочья войлока, эта дверь выглядела нищим оборванцем. Ручка бессильно обвисла на одном гвозде, вместо глазка зияла обыкновенная дырка.
Я осторожно взялся за ручку. И в этот момент противный голос за спиной сказал:
— О! Ещё один явился!
Я быстро обернулся. На площадке лестницы стояла женщина в цветастом халате. Халат был небрежно запахнут и стянут пояском. На голых ногах женщины болтались стоптанные шлёпанцы, кое-как подобранные светлые волосы свисали неровными прядями. Подмышкой она держала большой алюминиевый таз.
— Третий день ходят! — добавила женщина, неприязненно глядя на меня. — А толку? Славка пенсию давно пропил! Вчера ко мне приходил занимать. Только шиш я вам дам хоть копейку на водяру вашу, будь она проклята! Нажрётесь, обоссыте весь подъезд, а кто мыть за вами будет?
Я застыл в растерянности. Женщина спустилась по скрипучим ступенькам и больно толкнула меня тазом.
— Дай пройти, алкаш! Встал тут на дороге!
С этими словами она вышла на улицу.
Подумав пару секунд, я вышел за ней. Не глядя на меня, женщина принялась снимать с верёвки высохшее бельё и складывать его в таз. А я направился к магазину.
— Бутылку водки, пожалуйста! — сказал я скучающей продавщице и протянул ей пятёрку. — Половинку хлеба и банку кильки в томате.
Продавщица молча поставила на прилавок бутылку. Одним движением огромного ножа располовинила буханку хлеба и грохнула о прилавок банкой рыбных консервов.
— Спасибо! — сказал я.
До чего же неудобно жить в стране, где ещё не придумали полиэтиленовые пакеты! Хотя, для экологии это несомненный плюс. Но теперь любой желающий мог видеть меня на улице посреди белого дня с бутылкой водки в руках. Учитывая наличие военных патрулей, это меня совсем не радовало. Поэтому я кое-как запихал банку кильки в карман брюк, бутылку сунул за пояс и прикрыл рубашкой. А хлеб понёс просто в руках.
Нагруженный этими припасами, я вернулся к немецкому дому. Женщины во дворе не было — то ли собрала всё бельё, то ли сейчас вернётся за второй порцией.
Судя по тому, что кое-какое тряпьё ещё болталось на верёвке, правдоподобнее был второй вариант. Поэтому я быстро прошмыгнул в подъезд. Стучать в оборванную дверь не стал, просто осторожно потянул её на себя за болтающуюся ручку. Дверь послушно открылась. Я прошёл внутрь и прикрыл за собой створку.
В полутёмной квартире воняло грязными носками, застарелым табачным дымом, немытым телом и ещё чем-то прокисшим. Запах был такой силы, что меня чуть не вытошнило на потемневшие от грязи деревянные половицы. В глубине квартиры — видно, в туалете — журчала струйка воды.
Я постоял, привыкая к вони, а потом прошёл тёмным коридором к двери, ведущей в комнату.
Хозяин квартиры отдыхал. Раскинув руки, он в одежде лежал на широкой двуспальной кровати и похрапывал. Постельного белья на кровати не было. Полосатый матрац украшали жёлтые пятна.
Под исцарапанным полированным столом при каждом шаге позвякивала батарея пустых бутылок. Видно, недавно в квартире был грандиозный загул, после которого хозяин ещё не успел сдать стеклотару. Стол был застелен газетой, на которой стояли два стакана и консервная банка, полная окурков. Рядом с этой импровизированной пепельницей лежала ссохшаяся хлебная горбушка, начатая пачка «Беломорканала» и стояла тарелка с остатками присохших
