Дымными снами. Снами, выхваченными из ножен.
Ахкеймион смотрел, как Анасуримбор Кельмомас, последний из верховных королей Куниюрии, пал, сраженный молотом рявкающего предводителя шранков. Но, несмотря на то что Ахкеймион вскрикнул от ужаса, он знал тем странным полузнанием, присущим снам, что величайший король династии Анасуримборов уже мертв – мертв давно, более двух тысяч лет. Знал он и то, что не он, Ахкеймион, оплакивает павшего короля, но куда более великий человек – Сесватха.
Слова рвались с его губ. Предводитель шранков вспыхнул ослепительным пламенем и рухнул наземь грудой лохмотьев и пепла. Новые шранки вынырнули из-за вершины холма – но и они умерли, сраженные сверхъестественными вспышками, порожденными его песнью. Вдали виднелся дракон, точно бронзовая статуя в лучах заходящего солнца, кружащий над сражающимися толпами людей и шранков. И он подумал: «Последний из Анасуримборов пал. Куниюрия погибла».
Высокие рыцари Трайсе обогнули его, выкрикивая имя своего короля, растоптали останки сожженного шранка и, точно обезумевшие, хлынули на сгрудившиеся впереди толпы. Ахкеймион остановил незнакомого рыцаря и с его помощью потащил Анасуримбора Кельмомаса прочь, мимо его отчаянно вопящих вассалов и родичей, сквозь смрад крови, внутренностей и горелой плоти. Они остановились на небольшой полянке, и он уложил исковерканное тело короля к себе на колени.
Голубые глаза Кельмомаса, обычно такие ледяные, смотрели умоляюще.
– Оставь меня! – выдохнул седобородый король.
– Нет, – ответил Ахкеймион. – Если ты умрешь, Кельмомас, все погибло.
Верховный король улыбнулся разбитыми губами.
– Видишь ли ты солнце? Видишь, как оно сияет, Сесватха?
– Солнце садится, – ответил Ахкеймион.
– Да! Да. Тьма He-бога – не всеобъемлюща. Боги еще видят нас, дорогой друг. Они далеко, но я слышу, как они скачут в облаках. Они зовут меня, я слышу.
– Ты не можешь умереть, Кельмомас! Ты не должен умирать!
Верховный король покачал головой и ласковым взглядом заставил его умолкнуть.
– Они меня зовут. Они говорят, что мой конец – это еще не конец света. Они говорят, теперь эта ноша – твоя. Твоя, Сесватха.
– Нет… – прошептал Ахкеймион.
– Солнце! Ты видишь солнце? Чувствуешь, как оно греет щеки? Какие открытия таятся в самых простых вещах. Я вижу! Я так отчетливо вижу, каким я был злобным, упрямым глупцом… И как я был несправедлив к тебе – к тебе в первую очередь. Ты ведь простишь старика? Простишь старого дурня?
– Мне нечего прощать, Кельмомас. Ты многое потерял, много страдал…
– Мой сын… Как ты думаешь, он здесь, Сесватха? Как ты думаешь, приветствует ли он меня как своего отца?
– Да… Как своего отца и как своего короля.
– Я тебе когда-нибудь рассказывал, – спросил Кельмомас голосом, хриплым от отцовского тщеславия, – что мой сын некогда пробрался в глубочайшие подземелья Голготтерата?
– Рассказывал. – Ахкеймион улыбнулся сквозь слезы. – Рассказывал, и не раз, старый друг.
– Как мне его не хватает, Сесватха! Как мне хочется еще раз очутиться рядом с ним!
И старый король прослезился. Потом глаза его расширились.
– Я его вижу, вижу так отчетливо! Он оседлал солнце и едет рядом с нами! Скачет через сердца моего народа, пробуждает в них восторг и ярость!
– Тс-с… Побереги силы, мой король. Сейчас придут лекари.
– Он говорит… говорит такие приятные вещи. Он утешает меня. Он говорит, что один из моих потомков вернется, Сесватха, что Анасуримбор вернется…
Тело старика сотрясла дрожь, так, что он брызнул слюной сквозь стиснутые зубы.
– Вернется, когда наступит конец света. Блестящие глаза Анасуримбора Кельмомаса II, Белого Владыки Трайсе, верховного короля Куниюрии, внезапно потухли. И вместе с ними потухло и вечернее солнце. Бронзовые доспехи норсирайцев растаяли во мраке.
– Наш король! – воскликнул Ахкеймион, обращаясь к столпившимся вокруг, убитым горем людям. – Наш король умер!
Но вокруг была тьма. Никто не стоял рядом, и король не покоился у него на коленях. Лишь потные покрывала да звенящая пустота там, где только что гремела битва. Его комната… Он лежал один в своей жалкой комнатенке.
Ахкеймион обхватил себя за плечи и судорожно сжал. Еще один сон, выхваченный из ножен…
Он закрыл лицо руками и заплакал. Сперва он плакал о давно умершем короле Куниюрии, а потом, куда дольше, — об иных, менее достоверных вещах.
Ему послышался отдаленный вой. То ли пес, то ли человек…
Гешрунни волокли по каким-то гнилым закоулкам. Корявые стены проплывали на фоне ночного неба. Конечности безвольно подергивались, не желая повиноваться ему; пальцы цеплялись за сальные кирпичи. Сквозь кровь, булькающую в ноздрях, он почуял запах реки.
«Мое лицо…»
– Ш-ш… што щ-ще? – попытался выговорить он, но говорить было невозможно: у него не осталось губ. «Я же вам все рассказал!»
Сапоги зачавкали по илистому дну. Откуда-то сверху донесся смешок.
– Если око твоего врага оскорбляет тебя, раб, ты ведь вырвешь его, не так ли?
– Жалс-ста… щадите… уля-яю! Щадите-е!
– Пощадить тебя? – рассмеялась тварь. – Глупец! Милосердие – роскошь, доступная лишь праздным! У Завета много глаз, и нам придется вырвать их все!
«Где мое лицо?!»
Его тело утратило вес. Потом над головой сомкнулась холодная вода.
Ахкеймион пробудился в предрассветном сумраке. Голова гудела от выпитого вчера и от новых ночных кошмаров. Новых снов об Армагеддоне.
Он закашлялся, встал с соломенного тюфяка, пошатываясь, подошел к единственному окну и трясущимися руками отодвинул лакированную ставню. Предутренняя прохлада. Серый рассвет. Дворцы и храмы Каритусаля громоздились среди поросли мелких зданий. Над рекой Сают висел густой туман, расползавшийся по улицам и переулкам нижнего города, точно вода по каналам. Из бесплотной пелены одиноко вздымались Багряные Шпили, крохотные, с ноготок, похожие сейчас на башни мертвого города, погребенного под белыми барханами.
У Ахкеймиона перехватило горло. Он сморгнул слезы с глаз. Ни огонька. Никакого хора стенаний. Все тихо. Далее Шпили дышали царственным покоем.
«Этому миру не должен прийти конец», – подумал он.
Адепт отошел от окна, вернулся к единственному в комнате столу и сел на табурет – или то, что сходило за табурет в этом месте: выглядел он так, словно его спасли с потерпевшего крушение корабля. Ахкеймион обмакнул перо в чернильницу и, развернув небольшой свиток пергамента, валявшийся на столе посреди прочих клочков, написал:
Броды Тиванраэ. То же самое.
Сожжение Сауглишской библиотеки. Другое. Видел в зеркале свое лицо, а не С.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
