— Filez, filez,379 — сердито приговаривал Пончини.
*№ 265 (рук. № 97. T. IV, ч. 2, гл. XI, XIII).380
6 октября весь день двигались войска, ездили посланные и фуры и ломались балаганы французов и кухни; но о пленных всё еще не было никакого распоряжения. На другой день, 7 октября, все пленные солдаты381 были на работе — таская и укладывая кули муки для французов; в балагане оставались только два больных солдата, офицеры и четыре человека, шившие рубашки для французов. В том числе был и Каратаев, распевавший песню своим тонким голосом. Пьер стоял у двери балагана.
Погода стояла ясная, тихая, теплая, так называемое бабье лето. Лист уже обвалился с деревьев, летняя трава засохла, всё, казалось, приготовилось к зиме, но382 новая трава легла отовсюду и почки надувались на кустах и деревьях.
Тот хрустальный, ясно неподвижный блеск, который бывает только осенью, волшебной красотой освещал и голубое небо и землю.
Было тепло на солнце, и тепло это с кристальной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе и имело особенную прелесть.
Из двери балагана виднелся далеко на Воробьевых горах белый дом Мамонова, далеко, но отчетливо определенно своими линиями и углами [на] лазурном небе с пухлыми белыми облачками. Вблизи виднелся дом Алсуфьева, занимаемый французами, и на дворе кусты сирени с еще темнозелеными старыми листьями. Везде были развалины, нечистоты, во время пасмурной погоды безобразно отталкивающие, но теперь, в этом прозрачном, неподвижном воздухе и ярком свете, эти самые нечистоты и развалины были величественно прекрасны и успокоительны. Стайки воробьев, весело чирикая, то взад, то вперед перелетали по ограде сиреневых кустов.
[Далее от слов: Одеяние Пьера теперь состояло кончая: и воспоминание это было ему приятно близко к печатному тексту. T. IV, ч. 2, гл. XI.]
Из балагана слышалось пение Каратаева, со всех сторон слышны были резко383 голоса переговаривающихся. Но в погоде было что-то заковывающее, неподвижное, и голоса эти не нарушали блестящее спокойствие, лежавшее на всем.384
385 — Eh bien, comment allez vous, mon cher monsieur?386 — сказал387 Пьеру, подходя к нему, коренастый, румяный офицер, — il fait bien beau, n’est ce pas?
Офицер этот был один из самых старых знакомых караульных388 офицеров, который всегда, бывая в карауле, подолгу беседовал с Пьером. В первый раз, как, разговорившись с Пьером, этот офицер узнал, каким образом Пьер попал сюда, он389обещался непременно довести о том до сведения высшего начальства.390 Но, прийдя в другой раз,391 не возобновлял об этом разговор.392 Офицер этот был неглуп, имел некоторое образование и,393 строго исполняя долг службы, любил отдыхать от забот службы в разговорах,394 не касающихся службы, которые он и заводил всегда с Пьером. Он был одним из самых рядовых офицеров французской армии. Он не имел знакомств в высших сферах армии и ничего не знал и не хотел знать об общих целях и соображениях.395
Из его суждений о французской армии Пьер в первый раз очевидно ясно понял всю громадность этого целого, о котором он привык делать такие быстрые соображения.396 Пьер спросил его однажды о том, где может находиться теперь полк Рамбаля, и397 офицер не только не знал полка Рамбаля, но не знал даже, где находился корпус Мюрата, к которому принадлежал Рамбаль. Их разговоры с Пьером бывали самые интимные и состояли преимущественно из рассказов398 о своих домашних интересах, о влиянии революции, о духовенстве, о домашнем житье-бытье в399 Гренаде, где была его родина. Он расстегнулся и сел на лавочку подле Пьера.400 Пьер спросил об том, что слышно о выступлении.401 Офицер, не скрываясь, рассказал всё, что он знал.
Он сказал, что часть войск выступила куда-то ночью, но что выступают ли все и поведут ли пленных, он не знал. В их дивизии, которая держала караулы, только велено быть готовым, к выступлению.402
403 Офицер достал и набил трубку и предложил ее Пьеру.
— Какая погода, точно юг...
— Но как же сделают с больными?404 — перебил его Пьер, отказываясь от трубки, — ежели нам придется выступать, у нас в балагане один солдат не может идти.
405 Офицер поморщился. Он не любил говорить про дела службы. Однако он ответил. Он сказал, что об этом позаботятся, что в Москве остаются гошпитали и с собой, вероятно, как и всегда, возьмут подвижной гошпиталь.
— У нас и повозки будут, — прибавил он. — И во всяком, случае, если мы пойдем вместе, я вас прошу рассчитывать на меня, у меня два экипажа, и они к вашим услугам.
Пьер поблагодарил.
— Много сделано зла, это правда, — сказал406 офицер, — но вы согласитесь, что мы не были жестоки и делали всё, что от нас зависело, чтоб облегчить ваше положение, — сказал он.
—407Правда, — сказал Пьер.408
— Ca me rappele les vendanger chez nous. Oh c’est beau. Mon, grand père qui est fermier a deux vignes,409 — и офицер, покуривая трубку, рассказывал Пьеру о своих дорогих домашних, деревенских воспоминаниях. Через полчаса, около полдня, офицер ушел обедать. Солдаты, бывшие на работе, вернулись и пленным, велено сейчас же готовиться к выступлению.410
В балагане гудело веселыми голосами собиравшихся.
Платон своими спорыми движениями обматывал свои онучи, бечевочками и давал советы Пьеру, как обвернуть портянками, приобретенными Платоном,411 свои ноги.
— Что ж, Соколова-то куда денут? — сказал Платон, глядя на одного, не шевелившегося и свернувшегося под шинелью солдата.
Пьер подошел к солдату и спросил, может ли он идти. Лицо солдата было бледно, и глаза налиты кровью. Он не понял, что у него спрашивали, и ничего не ответил.412
Пьер поспешно вышел из балагана с тем, чтобы переговорить с офицером о больных. Два французских солдата стояли, у дверей, торопя пленных.
— Voyons, vite dépêchez-vous.413
Пьер обратился к одному из них, спрашивая, где офицер. Солдат этот, прежде ласковый (Пьер его знал), сердито крикнул на Пьера, чтобы он не смел выходить.
— Я приду, вы меня знаете.
—... rrr, — обругался солдат, выставляя ружье.
— Le lieutenant me demande,414 — сказал Пьер и пошел с такою решительностью на солдата, что солдат принял ружье.
— Eh bien, faite vite, sacré... rrr...415 — крикнул с ругательством солдат.
Грубо строгое это, так противуположное прежнему, обращение солдата удивило Пьера.
Выбежав к воротам дома, у которого его знакомый румяный офицер с другими возился у повозки, укладывая что-то, Пьер подошел к нему и начал говорить.
— Eh bien qu’est ce qu’il y a?416 — холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер.
Пьер сказал про больных.
— Ils pourront marcher, que diable,417 — сказал он, отворачиваясь.
— Mais non, il est à l’agonie,418 — сказал Пьер.
— Eh bien, on le laissera là où il est,419 — сказал офицер.
— Il faudrait au moins...420 — начал было говорить [Пьер], как вдруг офицер, грубо обругавшись, крикнул на него и велел солдату отвести его на место.
— Allez à ce qui vous regarde, faites vos paquets et marchez, voilà tout.421
<Пьер вошел в балаган. Каратаев, собравшись, прощался с больным солдатом. Все уже были готовы и прощались с остававшимися солдатами>
* № 266 (рук. № 96. T. IV, ч. 2, гл. XII—XIV).422
Одно последовательное занятие Пьера за это время, кроме внутренней работы мысли, состояло в наблюдении признаков общего положения французов — той таинственной силы423 порядка, которая его водила из места в место, привела на казнь, спасла от смерти и бросила в балаган пленных.424 Не отдавая себе в том отчета, Пьер непрестанно внимательно следил за этим порядком — за этой силой, управлявшей его судьбой, и в последние дни сентября заметил, что425 эта сила стала ослабевать, в ней проявилось колебание, нерешительность, и Пьер стал верить в то, что время разрушения этой силы порядка — и вследствие того его освобождения — близко.426
