В юношестве, зачитываясь великими классиками, он представлял, как однажды и сам напишет что-то прекрасное, создаст богоподобный образ, от которого бы по спине начали пробегать мурашки восхищения.
Но, к счастью для одних и сожалению для других, истинный художник слова – это не тот, кто способен в своем воображении нарисовать бесконечность Вселенной, заполненной бесконечным количеством звезд. А тот, кому помимо этого путем нанесения символов на бумагу по силам изобразить эту самую Вселенную в воображении читателя так, чтобы последний мог представить себя ее частью, в точности рассмотреть любую деталь, подробно изучить каждую звезду. Если бы все дело было только в одном воображении!
Еще будучи школьником, Нежин, сидя за партой и скучая над учебником арифметики (неприступной для него и по сей день) или географии (он мог, к примеру, с закрытыми глазами показать на карте расположение любого крохотного малоизвестного арабского королевства), рисовал в своем воображении необычайные миры, раскрашивал их причудливыми метаморфозами, но как только дело доходило до бумаги, на которую требовалось перенести краски со всеми их оттенками, слова начинали прыгать, словно орда воинствующих бесенят, слова ломались, убегали, прятались. Порой ему даже начинало казаться, что это симптомы экзотического недуга, который можно вылечить, побори Нежин свою застенчивость и найди нужного врачевателя. И тогда потоки тасующихся слов хлынули бы из-под руки прямо на бумагу, объединяясь там в нужные союзы предложений, абзацев, глав.
Окончательное решение бросить авторские потуги Нежин принял для себя после того, как пару лет тому назад опубликовал небольшой сборник рассказов «Петь соловьем», который в итоге был забракован не только им самим, но и всеми его друзьями и знакомыми.
– Вот это – Кононов, – Нежин перебирал разноцветные книжные корешки, – начинающий писатель, экспериментирующий с жанром альтернативной истории, бездарность, по существу, как и Валентинов, с восхищением расписывающий читателю свои фетиши на страницах скучнейшего романа «Подглядывая в замочную скважину». Кому это может быть интересно? – в который раз удивлялся он про себя.
– А этот – из новичков: Николай Уланов; неплохая беллетристика, но уж слишком претенциозно, а местами вычурно.
Он разложил книги и задвинул их в ящик письменного стола, стоявшего у окна, после чего плюхнулся на диван и, заложив руки за голову, уставился в потолок. Старая пыльная люстра, проросшая из потолка, существовала, определенно, вне времени.
У него вдруг возникло непреодолимое желание сбежать куда-нибудь от невыносимой духоты квартирной коробки, насладиться влажным дыханием утра. Нежин, не мешкая, переоделся, втиснулся в спортивные туфли и, накинув старое потертое пальто, покинул квартиру.
2Парк Бо, несомненно, был одним из тех мест, где талант черпал свое вдохновение. Его осенняя палитра благодаря легкому взмаху кисти переносилась на мольберты современных художников и находила свое отражение на холстах прошлого, таких же старинных, как сам Бо. В парке часто искали свою музу поэты. Среди известных – такие как Коваль или Берн. Последний именно здесь создал свое прекрасное «Ждать», вошедшее затем в сборник «Жить прошлым».
Бо был одним из самый больших парков Восточной Стороны (он был разбит по проекту легендарного ландшафтного архитектора Андре Ленотра в XVII веке), благодаря чему Древний город стал местом паломничества огромного числа туристов. Одной из достопримечательностей парка был огромный трехметровый античный вазон, установленный в центре Бо. Неизвестно что собою символизирующий вазон пользовался огромной популярностью среди гостей, которые постоянно кружили вокруг него с фотоаппаратами. Считалось, что поглаживание ручек вазона приносит удачу, и потому было обычным делом застать здесь в разгар дня болтающегося в воздухе бедолагу, одной рукой ухватившегося за тупой край горлышка, а второй усердно натирающего облезшую позолоту. Ну и конечно же, белый мраморный гигант был местом назначения деловых встреч и свиданий влюбленных. Никто не оставался равнодушным, гуляя по пыльным песчаным дорожкам парка, вдоль которых по обеим сторонам тянулась череда легендарных кленов, ласкающих глаз посетителя густотой красок своей зелени летом и волшебным калейдоскопом цветов и оттенков осенью. Бо многолюден, но, несмотря на это, страждущая покоя душа всегда могла обрести заветное уединение, для чего нужно всего лишь свернуть с главной аллеи парка и углубиться в центр.
Нежин брел по одной из дорожек еще не проснувшегося Бо, разгоняя вокруг себя густой утренний туман. Он напоминал одинокий полярный ледокол, который, эгоистично следуя заданному курсу, обращает идеально сложенную холодную материю в хаос безобразных ледяных глыб. Деревья уже дали старт сезонному листопаду, так что посетители парка, сменившие легкую летнюю обувь на грузные осенние башмаки, теперь вовсю топтали кусочки постепенно разрушающейся осенней мозаики.
На мгновение Нежин остановился, опираясь на зонт, пустил изо рта облачко теплого пара и, не успев бесследно раствориться в коварно подступившем тумане, продолжил свой путь. С грустью подумалось, что вот уже менее чем через два месяца ему исполнится тридцать восемь, незаметно пролетят и следующие пара лет, после чего он разменяет пятый десяток. Но трагедия заключалась не в безысходности течения времени или банальном для большинства нежелании быть ему подвластным, а в болезненно остром ощущении собственной никчемности и художественной импотенции. Ускользающий же сквозь пальцы, словно песок, хитрый хронос обрекал на смирение.
Что-то подобное, должно быть, испытывает альпинист-любитель, живущий грезами о покорении вершины Эвереста, когда, держа в руках долгожданные билеты на самолет, обещающий вмиг доставить мечтателя к подножью заветной горы, с ужасом понимает, что уже слишком стар для этого запоздалого восхождения к своей мечте. Время навсегда упущено, никаких шансов. На основании какой логики считают свое существование значимым те, кто за все отведенное им время не создал ничего, кроме переработанных продуктов распада и углекислого газа? Этим вопросом с годами он задавался все чаще и чаще.
Нет, конечно, судьбу можно благодарить за Людку. Была Тамара, любящая и домашняя, но никогда не задававшаяся подобными вопросами и никогда не понимавшая подобных переживаний. Но от нее, чей кругозор ограничивался оглавлением поваренной книги да сплетнями соседок, не стоило ожидать большего. Несомненно, есть те, в чьих силах отмахнуться от этих мыслей, как от назойливой мухи или дотошного писклявого комара, не дающего заснуть в райскую летнюю ночь, временно заменить в этих целях окружающие серые декорации новыми, цветными, тропическими, после чего вернуться в колею. Но есть и те, кому не по силам совершить это спасительное движение, кто засыпает и просыпается с этим чувством, кого оно в итоге способно свести с ума. И кажется, что все остальное на свете не имеет совершенно никакого значения. Это самая настоящая одержимость. Нет, конечно, случаются и благоприятные периоды. Вот вспомнить, например, Ривьеру…
Мимо него просеменил старый, тяжело дышащий таксик, а мгновение спустя пронеслась шумная ватага детворы, преследующая незадачливого беглеца.
Нежин пошарил рукой в кармане пальто, затем извлек оттуда маленький красный циферблат наручных часов (он не выносил сдавливающего охвата на запястье), посмотрел на него. Стрелки показывали начало двенадцатого. Он сунул часы обратно в карман, подумал, что пора бы возвращаться, пока домашние не разволновались. Свернув с небольшой тенистой тропки, вышел на другую, перпендикулярную главной аллее парка. Невдалеке назойливо замаячил вазон.
– Наверняка идея установить здесь эту безвкусицу принадлежала Кардецкому, – подумал Нежин, касаясь рукой холодного белого мрамора, – этому недалекому вояке, мало что смыслящему в материях прекрасного и постоянно выставляющему себя на посмешище. Весьма распространенное явление – преподнесение собственного невежества под знаменем кустарной добродетели. Для некоторых это диагноз. Кстати, весьма распространенный. А если взять и копнуть глубже? Сколько наберется таких, как он…
– Нежин! Вот те на! – тяжелая рука обрушилась на плечо Нежина, вмиг прерывав его размышления относительно уродливого вазона. Он обернулся. Перед ним стоял небольшого роста, полноватый человечек в сером спортивном костюме, уже в летах, утирающий свою блестящую голову с остатками поседевшей растительности на висках и затылке носовым платком. Его довольная красная физиономия с упрятанными в аккуратно подстриженные бачки оспинами расплылась в широкой, совершенно идиотской улыбке. Кириллов не сводил с Нежина своих маленьких, глубоко посаженных поросячьих глазок. В глазках играл огонек. Очевидно было, что толстяк находился в приподнятом настроении.
