Местом для стана новгородцы выбрали пастбище: огромную белую проплешину, блином стекавшую с косогора и упиравшуюся в бесконечную седую тайгу. Разрыхлённая тысячами людских и оленьих ног, она была похожа на крынку с творогом. Русичам не пришлось пробиваться сквозь наст – югорцы сами разметали его, сгоняя в город стада. Новгородцы понаставили на верхушке шатры и чумы, загородились от речной низины частоколом, а оленей выгнали на косогор, выставив сторожи. Воевода готовился к долгой осаде.
В тот же день Ядрей и вятшие отправились на разведку. Хоть город и лежал перед ними как на ладони, а всё же решили поглядеть на него сблизи – может, и высмотрят какую лазейку. Хоронясь зоркого югорского ока, русичи спустились на лыжах с другого склона едомы, завернули в лес, подступавший к городу с восточной стороны, прошли, петляя меж деревьями, к опушке. Долго вглядывались в очертания башен и городни, вздыхали, будто пребывая в сомнениях.
– Ну что, опять бирючей отправим или сразу в осаду возьмём? – спросил Завид Негочевич, в трезвом виде лишившийся всего боевого задора.
– Не о чем нам с ними толковать, – отрезал Ядрей, не поворачивая головы. – Хотели бы потолковать – сами бы вышли.
После городка Апти он ожесточился сердцем и готов был всюду видеть югорские козни.
– А разбивать-то здесь стан не боязно? Всё ж таки столица Югорского края. Там воев-то поболе наших будет.
– Они-то об этом не ведают, – заметил воевода. Он развернулся и захлопал лыжами по сугробам, направившись обратно к стану. Следом двинулись и вятшие. Завид крикнул в спину воеводе:
– Может, поговорить всё ж таки? Хотя б для порядку?
– Хватит. Наговорились уже. Теперича только на меч брать будем.
Яков Прокшинич покосился на Завида, осклабился.
– Скажи ты мне, как на духу, боярин, – сказал он. – За каким бесом тебе святилище югорское надо было крушить? Мешало оно тебе?
– Тебе-то что с того? Божков их боишься? – вскинулся Завид, сам терзаясь случившимся.
– Боюсь, – признал Яков. – Ежели мы тут вместо даней капища разорять начнём, то таких дров наломаем, что держись!
– Скверна оттуда исходила, – пробормотал боярин, пряча глаза. – Прельщение бесовское.
– Чудной ты какой-то стал, Негочевич. С тех пор, как Камень прошли, не узнаю я тебя. Словно чары на тебя навели или сглазил кто.
Завид повёл плечами, посмотрел на Якова диким взглядом.
– Чары, говоришь? Может, и чары. Чую я, колдовство кругом. Наваждение. Упыри и навьи летают, души наши ищут. И стоит нам слабину дать, боги ихние с потрохами нас сожрут. – Он подозрительно огляделся, точно ожидал увидеть вокруг толпу призраков. – Зыбко тут всё как-то… непонятно. Вроде, земля – а глядь, уже и болото. Вроде боги – а вроде и демоны. Не сообразишь. И зырянин этот опять же…
– А что зырянин?
– Брехло он. В глаза смотрит, улыбается, лопочет что-то, а на уме совсем другое. Тёмное что-то. Неясное.
– Напраслину возводишь, боярин. Пермяк наш – диво, а не человек. Кабы не он, лежать бы нам сейчас в сырой земле и кормить югорских червей. Кто обман югорский раскрыл? Кто ушкуйников на выручку привёл? Пермяк. Вот и думай.
– Всё равно, не верю я ему. Ты вот говоришь, он обман раскрыл. А мне неясно: как же это он смог, ежели мы – ни сном, ни духом?
– Башковитый сильно. Попович говорит: «Кудесник».
– Вот то-то и оно: кудесник. Может, он-то всё и подстроил?
– Что подстроил?
– Да западню эту. Может, не стоило вам городок-то жечь, а?
– Как же не стоило, когда нас там зельем опоили, ждали, когда совсем раскиснем. Забыл что ль, как тебя оттуда пьяного под руки вывели?
Завид отвернулся и промолчал. А Яков, помедлив, продолжил:
– Это ж он мысль дельную мысль подал, когда мы князька югорского с челядью положили: «Езжайте, мол, к воротам, охрану перебейте, а я тут для отвода глаз терем подпалю». И ведь всё вышло по его слову! Такого бы воеводу – да господину Великому Новгороду.
– Всё равно, червоточина в нём какая-то, – упрямо проговорил Завид. – Словно гниёт он изнутри.
– Ты прям как жена неверная – себя поедом ешь, – громыхнул смехом Яков. – Что с тобой, Негочевич? Растолкуй мне. Не таи душу.
– Страшно мне, Яков. Ужас как страшно. – Он сжал правую ладонь в кулак и прижал её к губам. – Мнится мне, плохо закончится наш поход.
Вятшие и Буслай собрались на совет, стали думать, как одолеть дерзкого князя Югры. Идти на приступ было чистым безумием, оставалась осада. Сколько сможет выдержать владыка закаменного края – месяц, два? Потом с голодухи сам приползёт, пощады запросит. Так говорили вятшие, так думал и Ядрей. Кана он не боялся, куда больше его страшил удар из леса, от мелких князьков. Ежели совокупно навалятся югорцы, не устоять славянскому войску. Долго ломали голову, что делать, потом позвали пермяка. Арнас изложил свои задумки: оставить под городом сотни две ратников, а ещё сотню пустить в кружение по Югре, чтоб выщелкала по одному всех здешних властителей. Нападения те не ждут, думают, русичи будут топтаться возле столицы, а потому, застигнутые врасплох, все как один лягут под новгородскими мечами. А там уж, помолясь, и владыка местный присмиреет. Мысль была дельная, воеводе понравилась.
– Кто ж поведёт сотню? – спросил он. – Знающий человек нужон, чтоб не заплутал в урманах.
– Я и поведу, – ответил Арнас.
Савка и Завид Негочевич вскинулись было, не хотели отпускать пермяка, но Ядрей изрёк:
– Так и поступим. Проводник наш – человек верный и смекалистый, авось не подведёт.
Возразить было нечего. Осталось решить, кому идти в поход. Тут уже долго думать не пришлось: кроме ушкуйников было некому. Бояре да купцы своих смердов одних всё равно не отпустят, а у Буслая как раз сотня воев и наберётся.
Провожали налётчиков с камнем на сердце. Если не вернутся и сложат свои головы в еланях да урманах, считай, всё пропало. Не выстоит Ядрей против Югры. Отец Иванко благословил Буслаевых ребят на подвиг, прочёл молитву за победу Христова воинства. Ушкуйники выслушали его (сожалея, что нет петуха принесть в жертву Перуну) и, перекрестившись, разбрелись по нартам. Грянули окрики возниц, тронулись с места олени, вспарывая сметанно белую, неровную перину снега, и цепочка нарт с глухим шорохом потянулась вдоль замётанных метелями берегов реки. Оставшиеся в стане вои следили за ними, покуда те совсем не утонули в молочной дымке.
Глава пятая
Сидя на высоком крыльце свайного терема, лысый дряхлый хонтуй Олоко курил сар и думал о грядущем. Приход новгородцев не стал для него неожиданностью: опыт подсказывал, что русь обязательно вернётся, дабы отомстить за убитых. Олоко не питал ненависти к русичам. Пусть они жадны и грубы, но приходят редко, и от них всегда можно откупиться. Ненцы куда хуже: налетают подобно снежной буре, режут всех подряд и исчезают в бескрайней тундре – только их и видели. Сущее бедствие. Одно от них спасение – деревянный тын. По счастью, брать поселения они не умеют, но в чистом поле неодолимы. Олоко знал, что они придут и в эту зиму. Он готовился встретить их: разослал заставы, обновил заплот в городе, вознёс мольбы Нум-Торуму и заклял духов войны и болезней. Боги не должны были оставить его, ведь он отдал им лучших оленей и забил священного медведя. Конечно, ненцы всё равно найдут чем поживиться – слишком густо рассыпаны стойбища по Югорскому краю, чтобы боги могли уследить за каждым. И так будет продолжаться из года в год, из века в век, пока ходят по земле югорцы и ненцы. А русь… Что русь? Она живёт далеко, её приход – зыбь на глади беспредельного океана. Право слово, отчего Унху так злобится на них? Зачем он перебил данщиков? Глупо, недальновидно. Ну да что уж теперь кручиниться…
По воле богов роду Олоко выпала честь править в северной части Югры. Здесь еловая чащоба уступала место редколесью, буреломы и непролазный тальник сменялись низким лозняком вдоль бесчисленных ручьёв и озёр, сорга зловеще топорщилась над бугристой трясиной, а реки, прежде раздвигавшие сосновые рощи, обнажали берега, словно сбрасывали дорогое убранство перед тем, как утонуть в объятиях студёного океана. На берегу океана и жили те самые ненцы. Каждый год в начале зимы они собирались в ватаги и, подобно новгородским ушкуйникам, отправлялись грабить соседей. На своих больших нартах северные вои проходили по тысяче вёрст, иногда забирались даже в земли хантов и манси. Люто страдали югорцы от их набегов. Хонтуи снаряжали погони за разбойниками, но разве отыщешь ветра в поле? Ненцы смеялись над бессилием югорцев, а те возводили всё новые крепостцы и молили богов о заступничестве.
И вот теперь Унху звал Олоко на бой с русью. Значит, старый хонтуй должен был вместо защиты своих подданных идти сражаться с далёким врагом, который ему самому, в общем-то, был совсем негрозен. Нужно ли это было Олоко? И как на него посмотрят люди, когда в преддверии зимы он заберёт лучших воев? Было над чем поразмыслить.
