Шахматный мир был информирован не лучше. На встрече шахматного руководства со Спасским и его командой 13 августа 1971 года обнаружилось поразительное отсутствие знаний о происходящем с Фишером. Отчёт директора Центрального шахматного клуба Виктора Батуринского гласит: «Было потребовано узнать (через советских корреспондентов в США или каким-то иным образом) причины, по которым Фишер около полутора лет (1968-1970) не принимал участия ни в одном состязании, где он находился в этот период, что делал, а также собрать информацию о поведении Фишера и его заявлениях». Составленный в тот же самый месяц «Тренировочный план» Спасского содержал требование найти, приобрести и перевести на русский язык зарубежные шахматные статьи с информацией по Фишеру для последующего анализа. Цензура и нехватка твёрдой валюты влекли за собой необходимость официальной поддержки этого столь важного аспекта подготовки.
В 60-е годы, пока Спасский взбирался на шахматный Олимп, государственный национализм приобретал всё большую значимость, несмотря на смену поколений. Советские лидеры видели насущную потребность в широком распространении информации о последних достижениях советского государства в науке и вооружении, о том, что сперва собака, а затем и советский человек первыми побывали в космосе. Им требовались достижения в сфере быта — советские джинсы, новые жилые дома. И — спортивные победы. В своей книге «Русский ум» Рональд Хингли размышляет над исторически сложившейся способностью русской нации к тому, что он называет «престижными проектами». «Одарённые в таких различных областях, как шахматы, ракетостроение и спорт, русские часто добиваются успеха, обращая совместные усилия на престижные проекты, многие из которых не только функционально эффективны, но и впечатляюще обставлены. Важнейшей дополнительной целью этих проектов является стремление поразить зарубежных наблюдателей в надежде, что те будут ослеплены и не обратят внимание на чрезвычайно скромную жизнь, которую ведет средний советский гражданин».
Советский гражданин видел роль Спасского в контексте лозунга «Наше — значит, лучшее», отражающего, помимо прочего, доминирование СССР в мировых шахматах. До Рейкьявика он получал бесконечный поток писем от советских граждан, напоминавших о его обязанности как патриота победить империалистическую Америку, пытавшуюся разрушить советскую шахматную крепость.
Партии была важна не игра в шахматы, а защита престижа советского государства. «Разумеется, — говорит бывший президент Российской шахматной федерации, журналист Евгений Бебчук, — партийные шишки так и думали. Вы должны умереть за Родину и за партию. Что до самих партий, ими интересовались одни шахматисты. Имело значение лишь то, что за доской ты представляешь Советский Союз». Сегодня он улыбается, вспоминая те накачки, которым подвергались участники студенческих турниров, когда всю команду собирали в отделе пропаганды и агитации ЦК.
Они усаживали нас перед каким-нибудь представителем власти, который и понятия не имел, что такое шахматы. Он прохаживался по комнате. Никитин, Спасский и я тихо сидели. Он говорил: «Вы осознаёте ту ответственность, которая на вас лежит? Вы понимаете, что это честь? Вы хорошо это понимаете? Да или нет?» Мы молчали. Он продолжал: «Кто играет сегодня? А, Бебчук, вы ведь журналист. Ваши коллеги понимают, что им предстоит отстаивать?» — «Да, они понимают». — «Вы должны были объяснять лучше. Правильно или нет они видят ситуацию?»
Перед матчем в Рейкьявике сомнения в том, осознаёт ли Спасский свою ответственность в полной мере, возникли на самом высоком уровне. Виктор Батуринский был вызван к Александру Яковлеву, заведующему отделом пропаганды и агитации ЦК, а позже правой руке Михаила Горбачёва. «Скажите, Спасский понимает, что несет перед советскими людьми моральную ответственность за результат матча?» — спросил он. Батуринский дипломатично ответил: «Надеюсь, что понимает». Через тридцать лет после этого разговора он подтвердил, что лицемерил: было ясно, что Спасский об этом даже не думает.
Бывший помощник главного военного прокурора, полковник Батуринский был обязан своим интересом к шахматам и своим юридическим образованием одному из основателей советской шахматной школы Николаю Крыленко, вдохновившему его и на то, и на другое. Полковник Батуринский прослужил в армии тридцать пять лет. Он был вторым номером в команде, занимавшейся раскрытием британско-американского шпиона, полковника Олега Пеньковского. Батуринского прозвали «чёрным полковником». Когда Виктор Корчной в 1976 году покинул страну, он говорил, что Батуринского надо повесить, утопить и четвертовать за его активное участие в сталинских репрессиях.
Слепой и плохо слышащий, этот когда-то главный шахматный чиновник прожил свои последние годы в одном из тех больших, мрачных, серых районов, что окружают Москву (он умер в декабре 2002 года). Он удивлялся, как можно не понимать, почему Спасский несет моральную ответственность за отстаивание превосходства советской системы. Ответ казался слишком очевидным, чтобы быть достойным дискуссии. «Разумеется, это вопрос идеологии».
Спасский многим был обязан советскому государству, поэтому как мог он не принимать — по крайней мере с точки зрения властей — свои ответные обязанности? А если он отрицал государственный национализм, во что же он тогда верил? Два важнейших факта позволяют понять характер Спасского и эволюцию его взглядов: он был этническим русским и он был ленинградцем, жителем бывшей столицы империи, окна в Европу, прорубленного Петром Великим. В «Записках из подполья» герой Достоевского называет Санкт-Петербург «самым отвлечённым и умышленным городом на всем земном шаре». В «переводе» с литературного языка это означает, что город был мостом между обыденной реальностью жизни и странным, таинственным, скрытым миром.
Западная пресса выделяла Спасского среди других советских шахматистов, поскольку он называл своим любимым писателем Достоевского. Спасский, поклонник Достоевского, выгодно контрастировал с американцем Фишером, который если и читал что-то кроме шахматных журналов, то только комиксы. Кое-кто на Западе мог подумать, что Спасский рисковал, говоря о таких литературных пристрастиях. Однако его увлечение Достоевским не было запретным; говорили, что даже Сталину нравились «Бесы». Хотя некоторые работы Достоевского в 50-е и 60-е годы подверглись цензуре, в 1971 году, когда писателю исполнялось 150 лет, было выпущено большое собрание его трудов.
В то же время характерные особенности прозы Достоевского — реализм, психологическая глубина характеров, подчёркивание двойственности человеческой природы, иррациональная мотивация — делали автора наиболее подрывным из дореволюционных писателей. Он выбирает жизнь ради путешествия, а не ради конца, как это видно в «Записках из подполья». Герой размышляет: «Но человек существо легкомысленное и неблаговидное и, может быть, подобно шахматному игроку, любит только один процесс достижения цели, а не самую цель. И кто знает (поручиться нельзя), может быть, что и вся-то цель на земле, к которой человечество стремится, только и заключается в одной этой беспрерывности процесса достижения, иначе сказать — в самой жизни, а не собственно в цели...».
Это очень похоже на отношение Спасского к шахматам. Хотя в нем жил дух соперничества, процесс достижения результата имел не меньшее значение, чем итог борьбы. Он демонстрировал явную схожесть с характерами Достоевского. В романах перед героями встают экзистенциальные выборы, навсегда отмечающие тех, кто их совершает. Характеры Достоевского сложно классифицировать; они не завершены, обладают возможностью приспосабливаться и эволюционировать. Теоретик и исследователь писателя Михаил Бахтин пишет: «Все они остро чувствуют свою внутреннюю незавершённость, способность перерастать себя изнутри... Человек — не конечная и определённая величина, к которой можно применить точные расчёты; человек свободен, а потому может нарушать все правила и нормы, которые ему навязывают».
Разумеется, Спасский не вписывался в модель простого советского человека; слава и статус предоставляли ему роскошь самоопределения, которой другие были лишены. Хотя государство вытащило самого Спасского и его семью из нищеты, он всегда отрицал свой долг перед ним. Говоря об этом, он указывает, что русский царь Николай II даровал талантливым детям содержание, причём из собственного кармана.
Однако помимо того, что Спасский шёл вразрез с нормами советского государства и во многих случаях выходил за предписанные рамки, он имел ещё множество общих черт с самим Достоевским. Достоевский – писатель глубоко христианский, пропитанный верой в мир духовного и в вечную жизнь; эту веру он считал ключом к нравственному здоровью. Спасский, воспитанный матерью в православных традициях, был очень горд своей связью с церковью по линии отца. В его любимом романе «Братья Карамазовы» было множество теологических размышлений. Роман указывает и на политическую позицию Спасского. В центральном эпизоде, где одного из братьев судят за отцеубийство, прокурор утверждает, что в этих троих братьях воплощено русское европейство, национальные принципы и открытая непосредственность русского характера. Упор здесь делается именно на русское. В период советского государственного национализма Спасский был русским патриотом, наследником русской православной традиции.
