— Нет, ничего, ничего. Время еще есть. Вот только матушку снарядим в дорогу и поговорим.
Он передал Джерри гвоздики и лук, снова ушел в оранжерею и выкатил тележку цветочной рассады. Втроем они быстро закончили погрузку. «Матушка», вылезая из фургона, вручила Джерри плату за труд — гвоздику и клубничину размером с яйцо.
— Ирина, я так думаю, если Жорес заплатит сразу, ты пожалуй, заправься бензином на обратном пути. Только не у Пертье — он воду подмешивает, это уже точно. А там, за железной дорогой, есть бензоколонка поменьше, — знаешь?
Попадья Ирина взяла его за запястье и вопросительно постучала ногтем по циферблату часов.
— Ну ничего, они подождут тебя на вокзале минут десять. Я без вас не начну.
Голос у него был мягкий и тонкий, в паузах между словами взбулькивавший иногда глуховатым смешком. Подставив перегнувшейся из-за руля жене щеку для прощального поцелуя, он осенил крестным знамением мотор, колеса, выхлопную трубу и потом — с особенным чувством — кабину.
Фургончик покатился вниз, и красный помидор на задней дверце запрыгал, уворачиваясь от еще невинных, но острых зубов Адама и Евы.
Джерри с наслаждением высосал остатки клубничины из зеленой шапочки черенка.
— В жизни не пробовал таких ягод. Вы их, наверно, каким-нибудь сиропом прямо на корню поливаете. Со сбытом, я думаю, проблем нет?
— Раньше было лучше, — сказал отец Аверьян, ведя его к дому мимо аккуратной длинной поленницы, потирая захолодевшую на ветру красную лысину. — Сами возили прямо в Париж, в очень дорогие отели. А теперь, когда бензин стал дороже молока, — приходится через посредника. Но мне, по правде говоря, и спокойнее: матушка доедет до станции минут за пятнадцать, сдаст товар и назад. Никаких этих хайвеев с ополоумевшими грузовиками.
— Но прямого шоссе к вам еще нет? Я все кишки растряс, пока доехал.
— Нет, до сих пор нет. Обещают, правда, но все это, знаете, вилами по воде писано.
Они вошли в гостиную. Низкий потолок, четыре медные лампы подвешены на цепочках в четырех углах, икона с распятием подсвечена не лампадой, а крошечным прожектором, спрятанным где-то за книжным стеллажом. Пока отец Лверьян мыл на кухне руки, компьютер в голове Джерри заправлялся новыми сведениями: книги, наваленные на столе, — на русском, французском, немецком; то же самое и журналы, и какие! — и физика, и биология, и астрономия; за стеклами шкафов тома выстроены аккуратно, но без оглядки на декоративность — золоченый переплет рядом с драной брошюрой, если того требует неведомая система; фотография смеющейся девицы, повисшей на плечах попа и попадьи, — должно быть, дочь; за занавесями на окнах видны раздвижные железные решетки; окна выходят — на юг? на запад? Да не все ли равно?! На запад, на запад — грузи все подряд, там разберемся, нужно или нет.
Отец Аверьян, уже переодевшийся в черную рясу, вынес из кухни поднос со стаканами: молоко, пиво, яблочный сидр. На выбор.
— Ну так что же заставило вас лететь ко мне через океан, мистер Ньюдрайв?
Вдохновение, как Наполеон при Ватерлоо, все еще колебалось в выборе направления главного удара.
— Видите ли, мистер батюшка Аверьян, я в большом затруднении. Честно вам сказать, и эту поездку, и это поручение я не полюбил с самого начала.
Белые брови чуть приподняли морщины на красном лбу. Старик реагировал вполне нормально, по-человечески, по-мирски. Похоже, можно было наступать по обычной схеме.
— Они мне все рассказали про вас: и как вам предлагали в свое время лучший дом и лучший участок, и как вы отказались, и как приехала полиция, и как вы отбивались, и какой шум подняли газеты. И я сказал себе: «Если человек, да еще духовного сана, готов идти в тюрьму за свой клочок земли, значит, у него есть на это очень серьезные причины. И не тебе, Джерри-бой, его переубедить». Но не мог же я прямо так отказаться — вы понимаете? Вся моя карьера в Ай-Си-Ди пошла бы прахом. Двенадцать лет карабканья, усилий, изворачивания, лизания важных задниц. Вот я и решил: поеду для виду, посмотрю заодно Париж, а с мистером батюшкой-расстригой хитрить не буду: все начистоту. А вернусь, скажу: уперся старый — извините — хрен и ни в какую. Но если повезет, если он меня не спустит с лестницы (как надо бы сделать) и если для него это не какая-то личная тайна, может быть, он откроет причины, по которым отказывается от полумиллиона долларов. И почем знать, может быть, эти причины будут понятны даже для наших тупиц из зарубежного отдела, почему-то загоревшихся купить ваш участок.
Последнее слово, выскользнув изо рта, так и оставило его приоткрытым. Голова свесилась набок, чубу позволено было упасть на лоб: само прямодушие, открытость, заокеанская наивность на грани глупости.
— Никаких тайн, мистер Ньюдрайв, никаких тайн. Но, с другой стороны, я понимаю, что причины мои мало кому могут показаться уважительными. Поэтому и не люблю рассказывать о них.
Отец Аверьян не спеша расчищал стол, раскладывал книги в стопки, нежно подталкивал, выравнивая по корешкам.
— Все дело в том, что мне было видение. Во сие.
Где-то в подвале автоматический регулятор включил мазутную печь, и вода в отопительных трубах послушно зажурчала, пошла по своему черному круговороту, наполняя дом теплом и едва заметной позвякивающей дрожью.
— Увы, не ангел, не серафим, не Пресвятая Дева. Видимо, не сподобился. Был мне послан всего лишь заурядный немолодой господин, довольно усталый, неприветливый и брюзгливый.
— Но вы сразу поняли, что он был послан? Послан именно к вам?
— Не сразу, конечно. Он так не подходил по виду… Наступал канун Рождества, снег… На нем был какой-то плащик с меховой пристежкой изнутри… Зеленые шерстяные наушники из-под шляпы… Старый рыжий портфель…
— Но хотя бы какое-нибудь сияние? Такое светящееся фрисби над головой, как на старых картинах?
— …И он был очень неприветлив. Как кредитор или сборщик налогов. Достал какие-то бумаги, велел подписать. Я понял, что это было обязательство — построить часовню и проповедовать. Именно на этом месте. Рядом с моим домом. И никуда отсюда не уезжать, чтобы меня всегда можно было найти. «Вот я, Господи…» Я подписал. Как же я могу теперь продать участок и куда-то уехать? Поймут ваши начальники там в фирме такое объяснение?
— Не знаю… Не уверен. И все же я сам… Ведь должен был быть какой-то знак… Что заставило вас поверить?
— О да, знак был. Знак был такой безобманный, что никаким сомнениям места уже не оставалось. Небывалое, наперехват дыхания, счастливое, чуть не до разрыва, расширение сердца в груди. С ним я и проснулся. Никогда в жизни — ни до, ни после — ничего подобного со мной не случалось. Это было как взрыв. Казалось, легкие, печень, селезенка — что там еще в груди? — все стало тесниться к стенкам, как в танцевальном зале. Чтобы дать место тому, кто в центре, — неповторимому, вихреподобному. Думаете ли вы, что старый брюзга с какими-то бумагами в потертом портфеле мог вызвать такой взрыв сам по себе? Или что он мог представить более надежные «верительные грамоты»?
Птичья кормушка за окном качнулась под налетевшим на нее воробьем. Со стороны въезда донеслось тяжелое автомобильное пыхтение, потом колеса прошаркали вдоль стены.
— Съезжаются мои прихожане. — Отец Аверьян нехотя оторвался от дорогого воспоминания, встал. — Хотите остаться на проповедь?
— Очень, очень бы хотел. Но я, во-первых, видите ли, из племени обрезанных…
— Это ничего. И к вам, и к нам Господь говорил через одних и тех же посланцев и переводчиков — от Авраама до Иова. И сохранили вы Его слово бережно — тут ничего не скажешь.
— А во-вторых… — компьютер в голове упорно приказывал «нет-нет-нет», и Джерри с трудом поспевал расшифровывать его резоны (после проповеди атака захлебнется сама собой, роль заокеанского простака потребует впасть в религиозный восторг и как бы забыть про деловые разговоры), — а во-вторых, я просто дико устал. Все же десять часов в гамолете (он спал всю дорогу), организм не верит, что сейчас на улице день. Могу ли я приехать завтра?
— Я-то, может быть, и выдюжил бы служить каждый день. Но прихожанам моим не под силу. Следующий раз будет только в воскресенье.
— Останусь до воскресенья. Нет, для меня теперь все понятно. Я вижу, что продажа и переезд для вас невозможны. Но если я сразу уеду, они заявят, что я не старался. А так… Да, кстати… Мне пришло в голову… Вы сочтете меня идиотом, но все же… Что если вы продаете не землю, а подземелье? Не сам участок, а, так сказать, подземные сферы? Я имею в виду — право проложить под вами туннель?
Отец Аверьян с изумлением уставился на Джерри. Начал тихо смеяться.
— Вы не боитесь предлагать мне такие идеи? Не думаете, что старый хрыч может принять вас за посланца преисподней?
— Но я же, ха-ха, не требую, чтобы вы мне поклонились. А представляете: вот оттуда, прямо под вас уходит четырехполосное шоссе. И тысячи машин проезжают каждый день к заводу Ай-Си-Ди и обратно. И каждый водитель успевает увидеть дом и часовню над головой. И рано или поздно ему захочется свернуть с привычного пути, въехать наверх, послушать проповедь…
