Старик медленно сел, и вокруг очага раздались громкие крики, зазвенели мечи в ножнах.
– Благо, Изанбарту! Благо, Инго! Мы даем ему право гостеприимства!
Князь встал и закончил совет:
– Благодарю друзей и союзников, – сказал он. – Да будет решено и окончено все, о чем мы рассуждали здесь, и никто не должен враждовать друг с другом из-за произнесенного здесь слова. Главам народа подобает единодушие, да не нарушится спокойствие общин сомнениями и раздорами!
Переходя от одного к другому, Ансвальд от каждого принимал рукобитие. Зинтрам, когда князь взглянул на него, тоже с ласковой улыбкой ударил его по руке. Ротари же промолвил: «Очень рад!» и хлопнул так, что улыбки пробежали по суровым лицам мужей. Гильдебранд отворил дверь, и витязи важно вышли со двора на поляну, где уже собрался широкий круг их соотечественников. Там, при возгласах толпы, чужеземцу дали право гостеприимства в среде народа, пригласили его в круг и затем, по святому обычаю, подвели к большому котлу княжеского очага, над которым вожди народа и Инго дали друг другу клятву.
После этого князь сказал гостю:
– Союз утвержден клятвой; тебе приготовят, витязь Инго, дом во дворе моем, чтобы ты имел кров на столько, на сколько тебе это будет угодно. Но ты сам должен назначить себе прислужника: выбери из числа моих застольников того, кто придется тебе по сердцу. Я не хотел бы только лишиться Гильдебранда и Теодульфа, который и сам принадлежит к благородному сословию. Прочие, узнав, что это приятно мне, сочтут за честь поклясться тебе в верности и следовать за тобой, доколе будешь ты среди нас.
Тогда Инго подошел к Вольфу и сказал:
– Ты первый предложил чужеземцу хлеба и соли на рубеже страны, и с той поры ты всегда был к нему ласков. Не решишься ли быть товарищем изгнанника? Других сокровищ нет у меня, как лес да поле, если только князь позволит мне искать там добычу и запястья убитых врагов. Ты будешь следовать за бедным господином, и одно только вознаграждение могу я предложить тебе: доброе сердце и верную помощь копьем и мечом.
И Вольф ответил:
– Научи меня, о витязь, твоему военному искусству, и наверное я добуду себе сокровища, если только угодно будет богам, чтобы я уцелел в битвах. Но если они призовут меня в чертоги свои, то буду я знать, что славен был путь, по которому я следовал за тобой.
И он поклялся гостю в верности.
Теодульф также старался помириться с Инго. Вечером пиршественного дня, когда князь повел витязя на почетное место, Зинтрам и другие мужи из числа его друзей подошли к Теодульфу. Они тайно посовещались, каким бы образом воспрепятствовать вражде соперников; Теодульф согласился с их предложением и, сопровождаемый своим родом, подошел к Инго.
– Когда солнце показывается из-за облаков, – торжественно начал он, – в другом виде предстает земля. Если я сказал тебе что-нибудь недоброе, то потому только, что не знал тебя. Речь моя обращалась не к тебе, а к неизвестному человеку, которого теперь уже нет; забудь поэтому о моих оскорбительных словах, чтобы не был я в чертоге единственным человеком, к которому ты питаешь злобу.
А князь прибавил:
– Благие речи говорит он, и никто из нас не желает тебе зла, витязь. Я сам прошу для него мира, потому что я утаивал от домочадцев имя твое.
– Об оскорбительных словах я забыл, Теодульф, еще при песне певца, – сказал Инго, – и впредь неохотно стану помышлять о мщении.
В золотом сиянии настало для Инго следующее утро. Но в нагорных лесах за знойным утром часто начинается гроза, – так и сердечная теплота быстро гибнет в буре гневных помыслов.
4. При дворе короля
В королевском замке, в высоком кресле сидела королева Гизела; она подпирала голову ладонью, и кудри волос из-под повязки скрывали ее белую руку и глаза. У ее ног служанка считала и укладывала в ящики золотую столовую посуду прежде, чем нести ее в сокровищницу. Увидев в металле свое искаженное отражением лицо, она улыбнулась и взглянула на госпожу, но королева мало заботилась о богатствах. В нескольких шагах от нее сидел король Бизино, отважный воин, коренастый, с могучим торсом и широким лицом; на щеке у него было черное пятно, наследственное в его роду. Одному из предков оно было дано как бы в насмешку, но теперь считалось царской отметиной, и если не сообщало оно красоты, то являлось знаком гордости. Угрюм был король; от обильного пития у него на лбу вздулись жилы, и он гневался на стоявшего перед ним певца Фолькмара.
– Я вызвал тебя после обеда, – сказал король, – чтобы королева расспросила тебя кое о чем, но, кажется, она даже не замечает нашего присутствия.
– Что угодно повелителю моему? – спросила Гизела, гордо выпрямляясь.
– Право, – проворчал король, – пора бы уже открыть глаза, когда короли на Рейне оказались в железных оковах и брошены в сырые темницы.
– Зачем же позволили они сковать свои руки? – холодно произнесла Гизела. – Кто ведет тысячи своих воинов в чертоги усопших, тому неприлично уступать другим свое право идти впереди. На цветущем лугу я вижу только храбрецов со смертельными язвами, но не забочусь я о бледных лицах в темницах.
– Счастье покидает и мужественных, – сказал король, робко взглянув на свою жену. – Однако ты не все рассказал, певец: одному удалось бежать, и пришел он в мою страну. Двор князя оглашался гулом толпы, а чертог дрожал от приветственных криков в честь витязя Инго. Ты находился при этом, борзоязыкий гусляр, но почему же изменил ты песню свою? Совсем иначе звучали в лесах напевы твои.
– Бесславен был бы певец, если б песня его монотонно звучала одной струной. Мой долг каждому воздать подобающее, чтобы радостно отверзалось сердце слушателя. Я не скрыл от короля имя витязя, потому что славные подвиги живут устами моими, но я не знал, что изгнанник тревожит сердце великого вождя народа.
– Знаю я тебя! – гневно воскликнул король. – Подобно выдре, ты проворно ныряешь в реку, но берегись, чтобы мои юноши не исполосовали твою гладкую шкуру.
– Певец в безопасности и среди дикого люда. Даже твои ратники, буйный народ, крики которого доносятся теперь до нас со двора, опасаются певца, потому что всякое злодеяние он разнесет по стране, и если навеки умолкнут уста его, то добрые товарищи отомстят за погибшего. Гнев твой не страшит меня, но прискорбно мне лишиться милостей твоих, ибо щедро награждал ты верную службу. Не знаю, почему мой повелитель немилостиво слышит имя чужеземца; по-моему, изгнанник – человек не злой, верный в дружбе и не падкий на чужое добро.
– Как следует говоришь ты, – ласково сказала королева, – и королю хорошо известны твои достоинства. Прими же королевский дар за весть, быть может, и печальную.
