– Здравия желаю, – просто ответил я. Мне было не до изысков.
– Вам со сливками? – любезно осведомился Намцевич, наливая мне кофе. – Или желаете ликерчику? Эвбейский, настоящий.
– Нет, я с лимоном.
– Извольте. Не стесняйтесь. Чувствуйте себя свободно. Как вам показался наш поселок?
– Миленький.
– Надолго ли к нам? – Этот традиционный вопрос так навяз у меня в зубах, что я уже и не знал, как ответить. Решил пойти по наезженной колее.
– Зависит от разных обстоятельств.
– Каких же, если не секрет?
– Ну, если я вам скажу, что надумал расчертить тут поле для гольфа, а ваш замок сдвинуть поближе к озеру, вы же мне все равно не поверите?
Намцевич засмеялся.
– Отчего же? Я человек доверчивый. Оттого и попадаю все время впросак. Гольф так гольф. Могу даже дать кредит. Стать партнером.
– Я подумаю. Но вообще-то меня интересует странная смерть моего деда. Есть в ней что-то загадочное.
– Так, так, так… – быстро проговорил Намцевич. – Вы знаете, мы с вами мыслим в одном направлении. И я вижу в этом что-то противоестественное. Здоровый мужчина и… Да, да, да. Странно. Но! Вполне допустимо. Смерть не выбирают.
– Правильно. Выбирают людей, которые являются орудием смерти. А вся человеческая история, включая, насколько я понимаю, любимую вами древнегреческую, научила нас только одному: убить можно любого.
– Кто же здесь мог желать зла вашему деду?
– Да кто угодно! А хоть бы и вы, например. Бывают же не явные, но тайные причины, согласитесь?
– Охотно соглашусь, охотно, – потер руки Намцевич. В глазах его даже засветилась радость. – Я в вас не ошибся: вы интересный собеседник. Жаль, что скоро вы нас покинете. Очень жаль.
– Я пока не собираюсь никуда уезжать.
– Вот как? А я читаю по вашему лицу, что вы – не жилец в здешних местах, – фраза эта прозвучала как-то зловеще, хотя Намцевич продолжал улыбаться.
– Вы – физиономист, грандсеньор? – спросил я. – Или намеренно подталкиваете меня к отъезду?
– Боже упаси!.. Чтобы я… да никогда в жизни! Живите сколько угодно. Только… живите. Так грустно умирать. Если бы вы только знали!
– Ну а если я все-таки останусь?
– Вы совершите ошибку. Такую же, как и ваш дед.
Странные глаза были у этого феодального владетеля: то ласковые и внимательные, то жесткие и пронизывающие, а то и рассеянные и какие-то совершенно безумные. «Уж не псих ли он? – подумал я. – Да и станет ли нормальный человек с таким огромным богатством запирать себя в каком-то захолустье?»
– Почему вы обосновались именно здесь? – спросил я.
– Безысходность, – коротко ответил он. А затем почему-то пустился в откровенность: – Большой мир мне наскучил. И я бы все равно не смог его получить весь. Мне нужен маленький мир, вот такой, как тут. В сущности, он ничем не отличается от того, большого. Я сделаю Полынью не только центром своих желаний, но и Меккой, куда будет стремиться каждый прослышавший о ней, – глаза Намцевича вновь стали рассеянно-безумными. – Здесь будет новая форма жизни: вечная молодость, любовь, счастье… Короче говоря, земной рай. И порядок. Я сломаю все эти домишки, – он повел рукой, охватывая поселок, – и построю на их месте хрустальные дворцы. Люди начнут поклоняться новому богу…
– … к которому их приучает проповедник Монк? – перебил я звенящую речь. – Что же это за религия такая?
Намцевич как-то сник, устало откинулся на спинку кресла.
– А вы сходите к нему, послушайте, – посоветовал он. И добавил: – Перед своим отъездом.
– А может быть, и я захочу жить в вашем раю?
– Сначала мне надо расчистить авгиевы конюшни, – с нажимом ответил он. – А кто мне мешает – тот будет отброшен в Тартар.
– Вы всерьез считаете, что можно построить рай с помощью бульдозера? Это ведь мы уже проходили. А как же душа с ее микро– и макрокосмосом? Вместилище покоя и света.
– Бросьте. Живая кровь, текущая по венам и капиллярным сосудам, определяет человеческие желания. Чем она чище, свежее, тем больше радости и здорового состояния духа. Любая болезнь – это порождение беспомощного разума. Вот здесь, – он постучал себя по виску, – сокрыты внутренние резервы организма. Об этом, кстати, говорил мне и ваш дед. Человек привык использовать свой мозг всего на семь процентов. Дальше – табу, тормоз. А мы должны научиться достигать тридцати, семидесяти, ста процентов. Вот тогда будут возможы любые желания. Вплоть до самых невозможных, не укладывающихся в сознании. А душе тоже место найдется.
В этот момент на балкон выскочила, почти вылетела черноволосая девушка и, словно разъяренная пантера, устремилась к Намцевичу. На меня она не обратила ни малейшего внимания. Точеное лицо ее было изысканно, темные глаза пылали, а тонкие губы нервно подрагивали.
– Александр! Я жду тебя уже полчаса… Ты обещал! – выпалила она, уперев кулачки в бока. На девушке была надета просторная греческая туника красного цвета с разрезами. Богиня, одно слово. Наверное, и сам Намцевич ощущал себя не иначе как Зевсом-громовержцем, вершащим судьбу более мелких олимпийских богов и копошащихся внизу людей.
– Валерия, уйди, я занят, – сердито отозвался он.
Девушка, не говоря больше ни слова, круто повернулась, и только каблучки гневно застучали по паркету.
– Издержки… производства, – невразумительно пояснил Намцевич, поймав мой вопросительный взгляд. – Пойдемте, я покажу вам кое-что.
Я поднялся вслед за ним и вышел в зал, полный мраморных статуй и картин. Намцевич подвел меня к одной из них, а сам отступил в сторону.
– Это очень редкая работа кисти художника прошлого века. Выполнил мой заказ и… скончался. Здесь изображена Лернейская гидра. Слышали о такой?
– Что-то смутное.
– Героиня древнего мифа. Гидра родилась от Тифона и Ехидны. Папочка Тифон был довольно забавным существом – с сотней драконьих голов, человеческим туловищем до бедер и извивающимися змеями вместо ног. Он мог рычать львом, лаять собакой, шипеть змеей и разговаривать голосом бога. Однажды он даже победил самого Зевса, вырезав у него жилы на ногах и бросив пленника в киликийскую пещеру. А остальные боги, спасаясь, бежали в Египет, где приняли образы разных животных. Между прочим, многие отождествляют Тифона именно с египетским божеством смерти и подземных сил Сетом. – Намцевич рассказывал с явным удовольствием, словно это была его излюбленная тема. Взгляд его вновь стал как-то странно блуждать…
– Не меньшим почетом пользовалась и мамочка Ехидна – чудовищный демон, полуженщина-полузмея, – продолжал он. – Это она наплодила всякую нечисть – Химеру, Немейского льва, Сфинкса и прочую пакость, а однажды даже совокупилась с Гераклом, родив ему трех сыновей. Как видите, древнегреческие герои не брезговали вступать в половые контакты и с подобными существами.
– На безрыбье и рак… сгодится, – пошутил я, хотя мне был неприятен его рассказ. Было в нем какое-то тайное самолюбование, словно бы Намцевич рассказывал о своих ближайших и выдающихся родственниках.
– Деточка таких выдающихся родителей – Лернейская гидра – имела сто голов, одна из которых была бессмертная. По части ужасов она перещеголяла своих папу и маму. Выползала по ночам и пожирала все, что шевелится. В особенности любила лакомиться людьми. С ней связан один из подвигов Геракла. Он выгнал ее из логова и начал рубить головы, но на месте каждой вырастало две новых. Тогда он стал прижигать шеи горящими деревьями. А знаете, что сделал с бессмертной головой?
– Что же? Заспиртовал ее в формалине?
– Нет. Навалил на ее голову огромный камень, который с тех пор стал обладать чудодейственной силой и способностью в любое время года сохранять тепло. Между прочим, Лернейская гидра жила на болоте.
– Намекаете на Волшебный камень возле моего дома?
– А почему бы и нет? Может быть, именно под ним сокрыта бессмертная голова Лернейской гидры? Мы же не знаем, сколько веков он тут лежит и в какой местности Геракл совершил свой подвиг.
– Хорошая сказочка. Хотите поковыряться под камнем, вытащить голову и напустить ее на Полынью? Или на всю Россию?
– Хочу понять тайну бессмертия, – вполне серьезно ответил Намцевич. – Ваш дед обладал знаниями, которые даны не каждому. Он мог бы приоткрыть завесу над многими загадками, например: что есть хрупкая граница между жизнью и смертью? Но, к сожалению, сам… утонул. И унес свои открытия с собой.
– Он вам мешал, – медленно, с расстановкой сказал я. – Он не захотел вступить с вами в союз.
– Ерунда! – усмехнулся Намцевич. – Мы были с ним дружны.
– Сомневаюсь. Что общего могло быть между вами?
– Общее? Хотя бы интерес к человеческим страданиям и боли! Ведь он наблюдал их всю жизнь.
– Он не просто наблюдал, но и лечил, освобождал человека от мук.
– А почему вы думаете, что и я не занимаюсь тем же? Не освобождаю человека от мук душевных, ненужных сомнений и тревог, не успокаиваю воспаленный разум?
