Туторикс следил за тем, как уносят окорок, с некоторым сожалением; это была поистине достойная вождя еда, и он не предполагал, что ему придется с ней расстаться.
– Мы не хотим, чтобы маркоманни сочли нас бедными, – напомнила ему Ригантона.
– Сочли бедными? Ну уж вряд ли. Только посмотри на наших людей. Они все увешаны драгоценностями, да так, что раздается звон, когда они идут, ну а что до тебя, то я мог бы прокормить целое племя, если бы обменял твои украшения…
Ригантона, сверкнув глазами, прервала его:
– Нет у тебя такого права – менять мои драгоценности, они принадлежат мне, а не тебе. Если бы я овдовела, все это досталось бы мне. Да и многое из того, что я ношу, входило в мое приданое.
– Во всяком случае, не эта бронзовая застежка с голубым камнем, – заметил Туторикс. – Насколько я помню, ты получила ее в обмен на собранный в моих горах мед.
– Мед, заготовленный моими пчелами.
– Мед, собранный для тебя детьми в ульях диких пчел.
– Это не дикие пчелы, – упорствовала она, не желая уступать ни в чем, даже в мелочах. – Я могу повелевать ими, как Меняющий Обличье повелевает игрищами.
– Не такая уж важная разница, но я не в настроении продолжать этот спор. Маркоманни привезли с собой богатые дары, они приехали сватать наших девушек, и я хотел бы, чтобы они взглянули на нашу Эпону. Где она?
Ригантона оглянулась. У костра в центре дома играли три маленьких мальчика, три маленькие девочки играли возле ткацкого станка. Старшие дети, Алатор и Окелос, вдвоем разрезали большой кусок кожи, но Эпоны нигде не было видно.
Ригантона пожала плечами.
– Где-то гуляет.
– Ты не знаешь где?
– Не буду же я наблюдать за ней весь день. Она теперь взрослая женщина; приходит и уходит когда ей заблагорассудится.
– Я думал, что увижу ее на площади, потому что наша дочка любопытна как сорока, но ее там не было, – сказал Туторикс. – И сейчас нет. А ей полагалось бы быть в доме для гостей, угощать маркоманни красным вином и вместе с другими разогревать котлы с водой для омовения. Когда к нам приходят люди из другого племени, мы должны принять их лучше, чем они приняли бы нас в своем селении.
Он открыл дверь и выглянул наружу. На площади женщины готовили угощение для пиршества, несмотря на потемневшее небо и ледяной ветер.
– Где же наша дочь? – пробормотал Туторикс. Его одолевали недобрые предчувствия.
Он отправился в дом жреца. При его приближении черные дрозды на соснах недовольно затрещали; в воздухе густо клубился сизый дым. Жрец лежал обнаженный на своем ложе, прикрывая рукой глаза. Туторикс наморщил нос от неприятного запаха, стоявшего в доме, но ничего не сказал: в конце концов, это дело Меняющего Обличье.
– Охота идет хорошо? – спросил он для начала разговора.
– Большой олень привел к озеру целое стадо, – с удовлетворением сообщил Кернуннос. – У нас будет больше чем достаточно мяса, чтобы каждый вечер кормить твоих гостей; а когда они уедут, женщины смогут засолить все оставшееся.
– Надеюсь, мы не убьем больше животных, чем надо? – обеспокоенно спросил Туторикс. Расточительство вызывает гнев духов. Животные исчезнут именно там, где в них больше всего нуждаются, и это приведет к голоду.
– Конечно, нет, – оскорбленно ответил Кернуннос. Он сел на ложе, глядя на вождя сощуренными глазами. – Я вижу, что ты беспокоишься, но не о мясе. Ты знаешь, что мы не убиваем слишком много дичи.
Туторикс сохранял невозмутимый вид. Вождю кельтов не подобает выказывать излишнюю заботу о своей дочери, но Эпона его любимица. Ему нравилась ее неустрашимость, которая сочетается с трогательной девичьей застенчивостью. Ригантона сама сила и сама резкость, одни острые углы; Эпона же напоминает сверкание огня и тихий шум дождя о соломенную крышу.
– Моей старшей дочери, кажется, нет в селении; кого я ни спрашивал, никто ее не видел, – сказал он. – Похоже, будет сильный ливень, буря. К тому же приехали маркоманни, чтобы выбирать себе жен.
– Эпона? – Кернуннос скатился со своего ложа и, все еще обнаженный, подошел к открытой двери. Ветер резко усилился, но он не обращал на это внимания. Он смотрел куда-то вдаль, и его глаза были затянуты тусклой пленкой.
Жрец чувствовал сильную разбитость, какую испытывают лишь Меняющие Обличье, но его жизнь, его колдовские способности принадлежали племени. И когда возникала необходимость, он без колебаний исполнял свои обязанности. Ведь они были определены много поколений назад великими друидами, которые первые постигли определенные свыше ритмы жизни, смерти и возрождения.
Все формы существования, даже в других мирах, подчиняются незыблемым, непреложным законам. Все поддерживается в непрочном, к сожалению, равновесии, требующем абсолютной гармонии. Есть многое, чего нельзя изменить, поступки, которые, если их совершают, влекут за собой определенные последствия. Друиды – это люди, от рождения наделенные особыми способностями, лучше понимающие эти законы, чем все остальные. Это понимание дает возможность управлять некоторыми менее значительными силами природы, но только на благо племени.
Те, кто употребляет свои особые способности во зло, рискуют навлечь на себя гнев великого Духа Жизни, который может задуть искру их существования. Они могут быть разорваны на части между мирами, развеяны ветром, ввергнуты во тьму, где будут выть в неутолимом голоде; их части уже никогда не соберутся в единое целое.
– Девушки нет в селении, – наконец обронил Кернуннос. – Она где-то далеко. Очень далеко, – добавил он, озадаченный. И повернулся к Туториксу. – С ней какая-то беда.
– Найди ее, – проревел вождь кельтов.
– Оставь меня, – ответил Кернуннос. – Когда я узнаю, я приду и скажу.
Туторикс нехотя вернулся к гостям и приготовлениям к пиршеству. Уже начались принятые в таких случаях самовосхваления и состязания. Намечалась борцовская схватка между Белленосом, самым неуемным из людей Эсуса, и Окелосом – или Гоиббаном, если удастся уговорить кузнеца, – для победителя предназначалась первая порция мяса. Обычное рабочее настроение всей общины сменилось шумным весельем; родственники договаривались о поединках, заключались пари, громко лаяли собаки, смеялись женщины. И хотя с гор все еще веяло ледяным дыханием уходящей зимы, началось первое празднество солнечного времени года.
Тем временем Кернуннос одиноко сидел в своем доме, у очага, разговаривая с духами. Покачиваясь взад и вперед, он мысленно блуждал вокруг селения, ощупывая невидимыми пальцами все окружающее. Наконец, кивнув самому себе, он встал. Из множества звериных шкур он выбрал самую могущественную, набросил ее на плечи и затянул ритуальную песнь.
