на его удаляющуюся спину, которая казалась сейчас такой неприступной. «Он летает слишком высоко». Так высоко, что следующие за ним теряют самолюбие, достоинство и всякое уважение к себе. Это властное, коварное, величавое сердце… Временами оно обнажало свою суть, и тогда Наоэ, сгорая от стыда и унижения, думал: «И кто, скажите на милость, за кем охотится?»
* * *
Вернувшись к себе, Такая призвал кэн-но-гохододзи[23] и послал следить за духом Саюри. Наоэ не ложился, ожидая дальнейшего развития событий, но время шло, а новостей всё не было. Лишь в начале второго Такая, наконец, постучал к нему в дверь.
— Кагэтора-сама…
— Наоэ, выходим.
Такая был серьёзен и сосредоточен, ни следа прежних эмоций. Он отбросил все личные переживания и вообще казался сам не свой. Выражение его лица… да, сейчас это было лицо Кагэторы.
— Наримаса объявился. Саюри почуяла и завелась. Надо хотя бы предупредить его, пошли.
Гохододзи засёк Наримасу у развалин замка Тояма — как и предсказывал Райрэн, он приехал ночью. Бросив «Цельсиор» у входа, Наоэ и Такая поспешили внутрь и нашли Наримасу у подножия башни; он был совершенно один.
— Наримаса!
Тот ничем не выдал удивления — должно быть, заметил слежку и догадывался об их присутствии. Прошло всего несколько дней с того момента, как они расстались в Наре.
Воспоминания были ещё свежи, и на этом фоне спокойствие Наримасы выглядело тем более странно.
— И вы здесь, Уэсуги-доно…
Он как будто ждал их появления. Такая подбежал и остановился рядом, переводя дыхание. Велев себе на время забыть, что перед ним военачальник клана Ода, Такая спросил, подавляя враждебность:
— Ты приехал, зная, что тебя ждет? Что ты собираешься делать с Саюри?
На лице Наримасы не отразилось и тени волнения. Он перевёл взгляд своих тёмных узких глаз в сторону Приречного проулка. Несмотря на расстояние, разыгравшаяся там буря чувствовалась здесь так, словно Саюри находилась в двух шагах.
— Ей нужен я, и я с ней встречусь, что ещё мне остается?
— Это ловушка, — напряженным голосом предостерёг его Такая. — Иккосю расставили силки и ждут, когда ты в них попадешься.
— Знаю, — Наримаса поднял на него твердый взгляд. — Но мне всё равно. Это дело между мной и Саюри, а посторонние пусть занимаются, чем хотят, мне безразлично.
— Погоди…
— Что, спелись с монахами, Уэсуги? Но я не стану с вами драться, не дождётесь.
Пока не разберусь с Саюри, я никому не дам себя убить.
Такая опешил. Наримаса выглядел так, будто, напротив, собирался драться со всеми и до последнего.
— Передайте Кеннё: он ещё поплатится за то, что посмел прикоснуться к ней своими грязными руками.
— Наримаса!..
— Так поспеши же к ней, наконец, — послышалось рядом. Все трое, как один, обернулись на голос, и из мрака перед ними возник Косака Дандзё. — Райрэн и его люди уже заждались, — сказал он. — Если ты не поторопишься, Саюри, того и гляди, начнет крушить всё вокруг, а тебе, я полагаю, это не нужно.
Наримаса дёрнул уголком рта. В его глазах на секунду мелькнул почти убийственный блеск, и хотя ему удалось быстро справиться с эмоциями, ни у кого не осталось сомнений, что всё его спокойствие — показное.
— Не знаю, кто ты таков… но и с тобой драться я не буду. После…
— Всегда к твоим услугам… Если, конечно, доживёшь, — пробормотал Косака с холодной улыбкой.
Коротко поклонившись на прощание, Наримаса покинул развалины замка; впереди его ждала встреча с Саюри.
— Значит, Райрэн ушёл не солоно хлебавши, — насмешливо протянул Косака, поворачиваясь к Такае.
— А ты откуда знаешь? — сразу ощетинился тот.
— Вести слетаются отовсюду… А ведь вы могли вывести Наримасу из игры, если бы согласились. Нет, всё-таки ваша наивность не перестаёт меня удивлять.
— Только не говори, что нашёл с монахами общий интерес, — Наоэ посмотрел на него с подозрением.
— Вот ещё. Кому нужны эти болваны, воняющие ладаном…
— То есть, Такэда на станут связываться с Иккосю? — спросил Такая, не скрывая неприязни.
— А вам бы что, этого хотелось?
Такая не нашёлся, что ответить. Косака наградил его уничижительным взглядом и отвернулся.
— Предлагаю поторопиться, а не то пропустим весь спектакль.
— Вот скотина…
— Нет, согласитесь, не каждый день случается увидеть развязку семейной ссоры, затянувшейся на четыреста лет, — бросил Косака, развернулся и пошёл прочь. Такая вперился в него взглядом, словно хотел просверлить насквозь. «Что за мерзкий тип», — в который раз подумал он и, кляня Косаку на чём свет стоит, зашагал следом. Только Наоэ не двигался с места, о чём-то задумавшись.
— Наоэ?
Оклик Такаи привёл его в чувство, и он быстро ответил:
— Уже иду.
Наоэ, пожалуй, был единственным, кто понимал душевное состояние Наримасы, хотя даже думать об этом было тяжело… Интересно, знают ли они, что под маской безразличия Наримаса прячет свой страх? Наоэ знал, и даже слишком хорошо, прямо сердце сжималось. Что посеешь, то и пожнёшь, да, тут и сказать-то нечего, но всё же…
Наримаса ушёл, готовясь встретиться лицом к лицу со своим воплотившимся грехом, давним и тяжким. «Как ты поступишь, Наримаса?» В сознании Наоэ образ Такаи непроизвольно накладывался на образ Саюри, и он мысленно спрашивал теперь, словно хотел устроить Наримасе проверку. В надежде, что тот укажет ему хоть на какую-нибудь, пусть даже самую маленькую возможность…
Оказавшись лицом к лицу с человеком, которому причинил столько страданий, что их вовек не искупить… Человеком, чья ненависть к тебе безгранична… Самым любимым на свете человеком…
Как поступишь ты, Наримаса?..
Глава 5
КЛЯТВА
Ветер прошелестел во мраке Приречного проулка, и ветка сакуры склонилась, роняя на землю призрачный цвет. Лепестковая вьюга закружилась перед глазами, воскрешая в памяти тот день четыреста лет назад, когда небо над Хокурику дышало теплом весны.
В тени цветущего дерева, в водовороте падающих лепестков он заметил девушку — прекрасную девушку — и обратился к ней с высоты своего коня:
— Как твоё имя?
Девушка подняла голову, и он впервые увидел её прелестную улыбку.
— Саюри, мой господин.
Наримаса остановился на мосту. Было слышно, как поёт внизу река; её голос пробивался сквозь шум близкой дороги. Наримаса смотрел, как светится на берегу плотная аура Саюри, рассеивая ночной мрак. «Не так уж и сильно… Я думал, будет хуже».
Четыре века пронеслись, не оставив и следа от прежней Тоямы, и лишь журчание Дзинцугавы ничуть не изменилось с тех пор. Подставив лицо речному ветру, Наримаса позволил воспоминаниям унести себя в прошлое — в далекую эпоху, ушедшую безвозвратно.
Назначение в Хиго[24] по приказу
