взрывами металлические листы торчали во все стороны вокруг больших пробоин, напоминая края рваных ран. Но, к счастью для корабля, все эти разрушения и пробоины пришлись выше ватерлинии. Да и машины чудом избежали повреждений, благодаря чему эсминец успешно ушел от преследования и прибыл на Моонзунд. Меньше всего пострадала носовая часть, хотя и она пестрела дырами от попаданий немецких автоматических пушек.
На момент вступления в строй «Силезия», помимо главного калибра, имела и неплохую противоминную артиллерию, состоящую по каждому борту из семи 170-мм и одиннадцати 88-мм орудий. Изначально на броненосце имелись даже торпедные аппараты. Но, в ходе модернизаций их убрали, а противоминную артиллерию решили сократить. К началу войны более тяжелые орудия сняли, заменив их шестью 105-мм зенитками. Старые 88-мм пушки тоже демонтировали, заменив и их зенитной артиллерией: четырьмя 37-мм пушками и 20-мм зенитными автоматами, которых установили по одиннадцать штук с каждого борта. К тому же, второй немецкий броненосец тоже стрелял по эсминцу.
Так что, атакуя неприятеля, «Якову Свердлову» пришлось пройти сквозь плотный огонь. И конечно, многие краснофлотцы из экипажа, кто находился наверху, были убиты и ранены. Но, больше всего досталось пассажирам. Из тридцати морских пехотинцев, которых «Яков Свердлов» перевозил на Аландские острова на открытой палубе, под вражеским огнем выжили лишь несколько человек.
Александр Лебедев поблагодарил Широкина, что на своем разъездном катере подбросил до родного корабля. Прощаясь с майором, он предупредил, что останется ночевать на эсминце, потом поднялся на борт истерзанного корабля. Вот только «Яков Свердлов», поставленный на ремонт, оказался почти пустым. Лишь некоторые краснофлотцы из палубной команды оставались на нем для несения караульной службы. К счастью, их начальник боцман Игорь Мочилов тоже находился на борту корабля. Он быстро поднялся из глубин эсминца, когда матрос, вооруженный трехлинейкой, несущий вахту возле сходней, доложил, какой важный гость пожаловал на борт.
Боцман обрадовался, увидев Сашу. Это для палубной команды он был грозой морей, а с друзьями общался легко и непринужденно. Раньше, до войны, когда Лебедев только выпустился из училища и, получив назначение на эсминец, злоупотреблял спиртным, они с боцманом сдружились на почве общего интереса. Они выпивали вместе по-тихому, в тайне от всех остальных моряков, заранее добыв и припрятав что-нибудь из горячительного и угощая друг друга этой заначкой.
Помня об этом обстоятельстве, Мочилов до сих пор не воспринимал Александра, как командира, несмотря на то, что прекрасно знал, чей он сын и какую стремительную карьеру он сделал. И это полное отсутствие чинопочитания в неформальной обстановке всегда привлекало Сашу в общении с Игорем. Мочилов тоже уважал Александра. Но, опять же, не за командирские качества, и даже не за личную храбрость, а за то, что тот был по жизни надежным парнем, который никогда никому за все время не настучал о тайном пристрастии Мочалова к выпивке. Потому он сразу же провел гостя в носовой кубрик.
Нос корабля пострадал от обстрела не слишком сильно, если не считать отверстий в бортах, пробитых снарядами двадцатимиллиметровых автоматических пушек. В кубрике горела тусклая аварийная лампочка, и, кроме них вдвоем, никого внутри не было. Гамаки висели на балках, но Лебедев и Боцман расположились на рундуках возле переборки. И Мочилов откуда-то вытащил заначку.
— Вот, раздобыл спирт у связистов, чтобы протирать контакты изнутри. Помянуть ребят надо, сам понимаешь, — поведал он, выставляя литровую бутылку и, как бы, оправдываясь.
Начав жить во второй раз, Лебедев пить бросил. Но, не помянуть тех, кто погиб на эсминце, он тоже не мог. Потому лишь кивнул молча. Как рассказал боцман, экипаж сошел на берег и теперь квартировал в казармах рядом с портом. Но, двадцать три краснофлотца бой с броненосцами не пережили. Большую часть пассажиров-морпехов тоже убило. А еще тридцать шесть человек из команды получили ранения и теперь находились в госпитале, в том числе и командир корабля. Рассказывая, боцман извлек откуда-то две самодельные латунные стопки, которые кто-то из корабельных умельцев смастерил из гильз для малокалиберных снарядов, отпилив им верхушки и отшлифовав до блеска оставшееся.
— Давай, Саня, помянем наших, — предложил боцман, наливая по полной.
Они молча выпили, не закусывая. Спирт оказался неразведенным, забористым. Выдохнув, Саша спросил:
— А с командиром что?
— Сильно ранило его осколками, много крови потерял. В госпиталь забрали на носилках. А старпома тем попаданием и вовсе убило рядом с Малевским. Так что удача у командира есть. Это точно. Героический мужик оказался. Лихо атаку провел. Представляешь, мы перед самым носом этой «Силезии» проскочили, заставили немцев внимание с борта на борт переключать и огонь переносить. Вот они и задержались с прицеливанием. Оттого мы и не пошли на корм рыбам, а они пошли, — поведал боцман.
И они выпили за здоровье каперанга. После этого Мочилов достал из-за рундука банку с солеными огурцами, пару копченых рыбин, завернутых в газету, и большой кусок хлеба. Они поделили закуску поровну, разложили на газете рыбу и выпили еще по одной за победу, а потом еще по одной за товарища Сталина. Лебедев поинтересовался, как там Павел Березин? Узнав, что парень тоже ранен, они выпили еще и за Пашку. А потом выпили и за выздоровление остальных парней. После чего боцман немного окосел и сказал:
— Теперь за тебя выпьем. Обмоем твое повышение и награду твою. Слышал я, что ты теперь тоже героем считаешься. Расскажешь, как на Хельсинки ходил?
Они опрокинули еще по стопке спирта. И Лебедев, захмелев окончательно, откровенно рассказал боцману про свой поход на торпедном катере и даже про секретных боевых водолазов, которые вышли из-под воды и взорвали финскую батарею. А потом, уже явно перебрав, когда язык начал совсем плохо слушаться и окончательно развязался, Саша вдруг заявил боцману, что живет уже вторую жизнь и не боится смерти. Правда, Мочилов не обратил на это откровение должного внимания, поскольку тоже уже мало что воспринимал адекватно.
Там же, в кубрике, они оба и заснули на рундуках. А на рассвете пришлось просыпаться рано, потому что сирена воздушной тревоги ревела над портом. Преодолев тяжесть пьяного сна, Александр с трудом разлепил веки. Но, боцман был уже на ногах, хотя и стоял на них после вчерашней попойки не слишком уверенно. Здоровья ему было не занимать. Лебедев же чувствовал себя ужасно и сразу встать даже не пытался. Только полежав еще немного, он все-таки смог подняться и, придерживаясь за переборку, с большим трудом добрался до комингса. Там он почувствовал приток свежего воздуха, и ему сделалось дурно. Неимоверным усилием воли Саша заставил себя не упасть. Его конечности плохо слушались, руки немели, а ноги подгибались. Тошнота
