Каждый покосился на тумбочку с лекарствами. Семь тридцать. Семь сорок пять.
— Почти восемь.
— Джон!
— Элма!
Они заговорили одновременно. И от неожиданности рассмеялись.
— Ну, что ты хотел?
— Нет, давай ты.
— Нет, ты первый.
Оба помолчали, слушая тиканье часов и глядя на стрелки; сердцебиение участилось. Лица побледнели.
— Плесну-ка себе мятного сиропа, — сказал мистер Александер. — От желудка помогает.
— А потом ложечку мне передай.
В потемках они причмокивали губами, довольствуясь тусклым светом единственной лампочки. Тик-так, тик-так, тик-так. На дорожке перед домом послышались шаги. Кто-то поднялся на крыльцо. Зазвонил звонок. Они оба замерли.
В дверь снова позвонили. Хозяева затаились в тишине.
Звонок принимался дребезжать шесть раз.
— Не будем открывать, — дружно решили муж с женой и, вздрогнув от очередного звонка, охнули.
Они смотрели друг на друга в упор и не двигались.
— Вряд ли это что-нибудь серьезное.
— Разумеется, ничего серьезного. Начнутся пустые разговоры, а нам отдыхать нужно.
— Вот именно, — подтвердила она.
Звонок не унимался.
Под очередную трель мистер Александер принял еще одну ложечку мятного сиропа. Его жена налила себе воды и проглотила белую пилюлю.
Звонок сердито взвизгнул и умолк.
— Пойду гляну, — шепнул мистер Александер. — Из окошка в холле.
Оставив жену, он вышел. Тем временем Сэмюел Сполдинг повернулся спиной и уже начал спускаться по ступенькам. Мистер Александер не смог припомнить его лица.
Из окна гостиной тайком смотрела миссис Александер. У нее на глазах с тротуара свернула ее приятельница по клубу «Наперсток», которая столкнулась на дорожке с незадачливым посетителем, сошедшим с крыльца. Эти двое остановились. В тишине весенних сумерек зазвучали приглушенные голоса.
Разговор явно касался хозяев: гости окинули взглядом дом.
Вдруг они расхохотались.
И еще раз посмотрели на темные окна.
Не солоно хлебавши мужчина с женщиной вышли на тротуар; смеясь, переговариваясь и качая головами, они шагали под освещенными луной деревьями, пока не скрылись из виду.
Вернувшись в комнату, мистер Александер обнаружил, что жена уже приготовила тазик с теплой водой, чтобы они вместе могли попарить ноги. Кроме того, она принесла запасной пузырек арники. Муж слышал, как из крана течет вода. Выйдя из ванной, жена распространяла вокруг себя запах мыла, а не терпкий аромат вербены.
Они опустили ноги в тазик.
— Сдать, что ли, билеты на субботний спектакль? — задумался мистер Александер. — И приглашения на пикник тоже. До выходных еще дожить надо.
— И то верно, — сказала жена.
Казалось, весенний день канул в прошлое миллион лет назад.
— Интересно, кто это приходил? — спросила она.
— Понятия не имею, — ответил он, потянувшись за мятным сиропом. И немного отпил. — Не перекинуться ли нам в очко, хозяюшка?
Едва заметным движением миссис Александер сменила позу.
— Отчего ж не перекинуться? — сказала она.
Кто смеется последним
Звали его Эндрю Рудольф Джеральд Весалиус, и был он гением от бога: писал философские трактаты, занимался статистикой, создавал оперы в духе великих итальянцев, сочинял любовную лирику и немецкие баллады, проповедовал веданту, входил во властные структуры округа Санта-Барбара и вообще умел быть верным другом.
В последнее трудно поверить, тем более что в то время, когда мы с ним познакомились, я был гол как сокол — кропал примитивную фантастику и получал по два цента за слово.
Но Джеральд — да простится мне такая фамильярность — сам на меня вышел и поведал всем знакомым, что я способен видеть будущее, а потому заслуживаю внимания.
Он меня обучил полезным навыкам и стал брать с собой на встречи с родственниками Эйнштейна, Юнга и Фрейда.
Не один год я конспектировал его выступления, сидел с ним за чашкой чая в обществе Олдоса Хаксли и в немом благоговении сопровождал Кристофера Ишервуда, когда тот посещал художественные выставки.
И вдруг Весалиус исчез.
То есть близко к тому. Поговаривали, будто он делал заметки для романа о летающих тарелках, которые зависали над тележкой продавца хот-догов в Паломаре — и вдруг как сквозь землю провалился.
Я установил, что он больше не выступает с проповедями в храме веданты, а обретается не то в Париже, не то в Риме; все сроки сдачи романа давно прошли.
Сто раз я пытался дозвониться ему домой, в Малибу.
В конце концов его секретарь, Уильям Хопкинс Блэр, проговорился, что Джеральд слег от какой-то неизвестной болезни.
Тогда я спросил, нельзя ли проведать моего доброго друга. Блэр бросил трубку.
Я набрал номер еще раз, и Блэр рявкнул, что Весалиус больше не желает меня знать.
Ошарашенный, я пытался сообразить, как просить прощения за свои грехи, о которых не ведал ни сном ни духом.
Как-то в полночь у меня дома зазвонил телефон. Чей-то голос выкрикнул одно-единственное слово:
— Помоги!
— Что-что? — не понял я.
В ответ повторился тот же крик:
— Помоги!
— Весалиус? — Я не верил своим ушам.
Последовала долгая пауза.
— Это ведь ты, Джеральд?
Молчание, потом приглушенные голоса — и короткие гудки.
Сжимая в руке телефонную трубку, я почувствовал, как на глаза навернулись слезы: это и впрямь был Весалиус. После многомесячного отсутствия он кричал откуда-то из небытия: видно, ему грозила неведомая мне опасность.
На другой день, вечером, я по наитию отправился в фешенебельный район Малибу, где улицы носят итальянские названия, и ноги сами привели меня к дому Весалиуса.
Я позвонил в дверь.
Ответа не было.
Позвонил снова.
В доме стояла тишина.
Не менее двадцати минут я звонил и стучал попеременно, и дверь наконец-то открыли. На пороге возник все тот же странноватый тип, опекун Весалиуса по фамилии Блэр, который сверлил меня взглядом.
— Да?
— Это все, что вы можете сказать, промурыжив меня полчаса за дверью?
— А вы никак тот самый щелкопер, приятель Джеральда? — спросил он.
— Вы же меня знаете, — сказал я. — Попрошу выбирать выражения. Я пришел навестить Джеральда.
Блэр поспешил ответить:
— Его нет, он в Рапалло.
— Мне доподлинно известно, что он здесь, — солгал я. — Не далее как вчера он мне звонил.
— Быть такого не может! Он в Италии!
— Ничего подобного. — Меня уже было не остановить. — Он просил найти ему другого врача.
Блэр побелел как полотно.
— Он здесь, — сказал я. — Мне ли не знать его голос.
Я двинулся по коридору вслед за Блэром.
Внезапно он пропустил меня вперед.
— Только не долго, — предупредил он.
Добежав до спальни, я переступил через порог.
Там, вытянувшись наподобие тонкой беломраморной крышки саркофага, лежал мой старинный Друг Весалиус.
— Джеральд! — выкрикнул я.
Бледная фигура, на вид дряхлая и немощная, хранила молчание, но при этом неистово вращала глазами.
У меня за спиной раздался голос Блэра:
— Как видишь, он совсем плох. Выкладывай, что там у тебя, — и до свидания.
Я сделал шаг вперед.
— Что с тобой, Джеральд? — спросил я. — Чем тебе помочь?
Тонкие губы Джеральда нервно дергались, но ответа не было; веки трепетали, как серые крылышки мотылька, а глаза отчаянно бегали от меня к Блэру и обратно.
В смятении я уже хотел схватить Джеральда в охапку и броситься наутек, но об этом нечего было и думать.
Склонившись над моим другом, я стал шептать ему на ухо.
— Скоро я за тобой вернусь, — пообещал я. — Не сомневайся, Джеральд, я скоро вернусь.
Распрямившись, я поспешил унести ноги из этой комнаты. У выхода маячил Блэр, который, глядя мимо меня, заявил:
— Все, больше никаких посещений. Таково желание Весалиуса.
И дверь захлопнулась.
Еще долго стоял я у порога, собираясь либо позвонить, либо постучаться, постучаться или позвонить, но в конце концов оставил эту затею.
А потом битый час околачивался на тротуаре — не мог собраться с духом, чтобы уйти.
В час ночи свет в окнах погас, и дом погрузился в темноту.
Тайком пробравшись вдоль стены в сторону черного хода, я увидел, что застекленная дверь в комнату Джеральда открыта для ночного проветривания.
Джеральд Весалиус лежал с закрытыми глазами все в той же позе.
Вполголоса я позвал: «Джеральд!» — и он широко распахнул глаза.
Его лицо по-прежнему было белее снега, но взгляд неистово заметался.
На цыпочках войдя к нему, я склонился над кроватью и зашептал:
— Джеральд, что с тобой происходит?
У него не было сил ответить, но в конце концов он судорожно задышал, и мне послышалось: «Ка… — И вслед за тем: — …мера… — А потом: — оди… — И на завершающем выдохе: — …ночка».
