— Смеются не над этим, Иржи… А вон тот монтер у насоса спрашивает… не бывал ли ты здесь раньше?
Кровная месть
Кровная месть — это обычай, который был распространен среди древних народов. Если убивали родного брата или другого ближайшего родственника, то мужчины, члены пострадавшего рода, должны были покарать смертью убийцу либо кого-нибудь из его мужской родни. Фридрих Энгельс писал, что кровная месть — типичное для родового строя явление. Обязанность отомстить вытекала из родовых отношений. Внутри одного рода месть не осуществлялась. В прежние времена этот обычай был широко распространен на Балканах, на Корсике, в Сардинии, на Кавказе…
Какой же глубокий след оставила кровная месть тут, в северной Албании, на образе жизни, на самом пейзаже! Она разобщила людей, загнала их буквально в тюремные камеры-одиночки. И в какие еще камеры! Они сложены из камня, точно замки, и, подобно замкам, гнездятся на вершинах гор. В этих жилых тюрьмах нет окон. Лишь высоко под крышей имеются маленькие бойницы. Пуля, которая влетала издали в окно, убивала. А та, что попадала в бойницу, задевала только потолок.
У этих заколдованных крепостей, которые назывались «кула», нет ни дверей, ни ступеней, ведущих к ним. Мужчины залезали в них по веревочной лестнице, которую тут же убирали за собой. А вход закладывали камнями.
«Дяксур» — человек, «который на очереди», — жил в собственном доме как узник. Годами он не выходил днем из своего жилища, не умел ни читать, ни писать, не работал на полях. Он пребывал в постоянном страхе, дожидаясь, когда очередь дойдет до него. Закон кровной мести распространялся только на мужчин — от шестнадцати лет и старше. Женщины же были в абсолютной безопасности; они спокойно жили в обычных деревянных или глинобитных постройках под «мужской» крепостью, заботились о детях, вели хозяйство, одни, без помощи мужских рук трудились на полях. Постепенно они становились властительницами дома, символом матриархата. Власть находилась в их руках, ибо они заработали ее своими руками. А мужчины отсиживались в каменных крепостишках.
Это звучит как сказка о злых чарах, как предание старины глубокой. Но в северной Албании так жили еще люди нашего поколения. В борьбе с кровной местью оказались бесплодными усилия просветителей, клочком бумаги остались законы Зогу, каравшие смертной казнью приверженцев этого обычая.
Правда, сегодня албанцы не любят говорить об этих вещах. Приходится вытягивать из них каждое слово: они стыдятся за прошлое. Дело в том, что албанская кровная месть начала отходить в прошлое лишь полтора десятка лет назад и, следовательно, еще слишком жива в сознании. Кровная месть была делом долгим, и мститель всегда в избытке располагал временем.
— В некоторых селениях жертвами кровной мести пало До сорока процентов мужского населения. Так, например, случилось в Топлене на реке Дрин, северо-восточнее Шкодера.
Однако у этого жестокого обычая были и исключения, свойственные «честной игре». Он терял силу после захода солнца, во время жатвы, когда в доме игралась свадьба. И вовсе прекращал свое действие, говоря юридическим языком, в момент вторжения неприятеля в страну.
— Когда в тридцать девятом году нас оккупировали итальянцы, с кровной местью было покончено, — сказал нам один старик албанец, и в его голосе чувствовалась гордость за то, что ненависть к общему врагу заставляла личных врагов забыть о прошлом. Хоть на время…
— Но это бывало в редких случаях… — произнес старик, глядя в землю. — Если во время войны кто-нибудь обращал оружие против своего кровного врага, то, по законам военного времени, его расстреливали на месте.
Не легко было с корнем вырвать вековой обычай, доказать людям, что месть, издревле считавшаяся правом справедливых, становится преднамеренным убийством.
Глава пятая
Долой малярию!
Под узким каменным мостом мчатся, шумя и пенясь, воды Дрина. Именно здесь река как бы вырывается из скальной форсунки и устремляется к равнине, пугливо удирая из плена гор. С Дрином мы встретимся еще раз в северо-западном уголке Албании, почти у самой границы. Вероятно, никогда шоссе не станет спутником этой реки, проложившей себе путь через албанские Альпы. Даже при беглом взгляде на ущелья среди скал мороз подирает по коже.
Каждая гора имеет свой собственный облик. Но та, что мы краешком глаза увидели из пропасти, по дну которой течет Дрин, была грозной, враждебной и монументальной.
Пыльная дорога, пока это возможно, избегает гор, но вскоре у нее не остается иного выхода. Она начинает взбираться по склонам, превращается в дорогу, усыпанную камнями и изрытую выбоинами, петляет и крутит то на дне ущелья, то на тысячеметровой высоте, тщетно пытаясь выбраться из лабиринта гор, расходящихся на все четыре стороны изломанными зигзагами гряд.
Ярослава словно подменили. В нем проснулся бывший житель леса.
— Посмотри, эти сволочи начисто обжирают горы. Козы, одни козы! Пока они будут хозяйничать тут, леса здесь не будет.
— А через некоторое время ему и вообще будет не на чем расти.
Для албанского севера это обстоятельство почти трагично. Начиная со средневековья здесь постоянно обкрадывали горы, истребляя леса. Тысячу лет назад горы были покрыты великолепными лесами, состоявшими из дуба, черной сосны, бука и каштанов. На сваях из албанского дуба до сих пор еще держится добрая половина Венеции. В течение пятисот лет турки жгли здешние леса, получая древесный уголь, который вывозился в Константинополь. Местные феодалы тоже не отставали от них. Они продавали все, что успевали вырубить. Леса истреблялись под корень, о новых посадках никто и не помышлял. А там, где сама природа естественным путем заботилась о молодом поколении лесов, начали хозяйничать козы. Они не дают молодняку подрасти, обгладывая деревца догола. Каждый дождь сносит с обнаженных гор все новые и новые тонны плодородной почвы, во многих местах уже не во что сажать деревья. В летних реках и потоках вместо воды лишь груды камней.
Только вдали от моря, в глубине страны, горы сохранили лесной покров. Дерево некуда было вывозить отсюда, оно шло лишь на местные нужды. Здесь Албания спасает то, что еще можно спасти.
Козам сюда вход воспрещен.
Белый и черный Дрин
Мы всего на минуту отбежали в сторону, чтобы сделать несколько снимков, а тем временем Ольдржих исчез.
— Ольда! Ольда, где ты?
— Тут, под машиной.
— Можно ехать дальше?
