– И что же вы, стоя здесь, перед нами, можете сказать? – сухо, настороженно интересуется Ольбрихт.
– А то, что мина была заложена. И я своими глазами видел взрыв. Это может подтвердить мой адъютант. Обер-лейтенант фон Хефтен…
– В небо взметнулся такой столб, – подтвердил фон Хефтен, – что никто не сможет убедить меня, будто хоть один человек из находившихся в павильоне уцелел.
– Вот как? – ехидно уточняет Ольбрихт. – Я не собираюсь вас ни в чем убеждать. Как и вас, полковник. Но один уцелевший известен мне совершенно точно.
– Кто именно? – еще больше настораживается Штауффенберг.
– Кейтель. Фельдмаршал Кейтель.
– Не может этого быть! Кейтель погиб вместе с остальными. Он сидел рядом со мной и остался там. Всего в двух метрах от фюрера.
– Он мог сидеть даже в обнимку в фюрером, тем не менее остался жив, – парирует Ольбрихт. – Вам не кажется это странным?
Штауффенберг беспомощно оглядывается на фон Хефтена, ища у него поддержки. Но чем тот может помочь ему? Тогда полковник переводит взгляд на будущего президента. Или уже, может быть, нынешнего.
– Так утверждает генерал Фромм, – объявляет Бек, доселе старавшийся не вмешиваться в их разговор. – Он лично беседовал с Кейтелем по телефону.
– В моем присутствии, – дополняет Ольбрихт. – И при мне Кейтель заверил командующего, что фюрер не только не погиб, но и вообще не пострадал. Если не считать двух-трех ссадин, которые он мог получить и без взрыва, по неосторожности.
– Это ложь! – вспыхивает Штауффенберг. – Они лгут, чтобы выиграть время, разобраться в ситуации и перехватить инициативу. Возможно, Кейтель и уцелел. Вдруг он тоже вышел, пытаясь найти меня или по другой надобности. Но фюрер-то оставался там. И бомба взорвалась буквально у него под ногами. Я сидел вторым от него. После полковника Брандта. И портфель оставил под столом, у стойки. Со стороны фюрера. Это бомба, господа генералы, а не хлопушка. И она взорвалась.
– Все это – подробности… – мрачно отводит взгляд в сторону Ольбрихт. – Но я не слышу главного.
– Чего? – потрясен его неблагодарностью Штауффенберг. Пусть бы кто-нибудь другой вместо него… пусть бы сам Ольбрихт подрожал, пронося в ставку фюрера взрывное устройство. Вставляя в него запал и подкладывая под стол, почти под подбородок Гитлера. А затем попытался прорваться через КПП. Кто из них, этих болтунов-заговорщиков, решился бы на такое?! – Чего еще вы ждете от меня?! – теряет полковник всякое чувство меры и такта.
– Мне почему-то казалось, что вы сумеете убедить нас, – не замечает его взвинченности Ольбрихт. – Честно говоря, я на это надеялся. Поскольку тоже был уверен, что Кейтель лжет, выигрывая время.
– Вы уехали из ставки еще до того, как стали известны результаты покушения, разве не так? – вмешивается Бек.
– А кто бы мне позволил уехать из «Волчьего логова» после того, как они стали бы известными?
– То есть я хотел сказать, что тела фюрера вы, лично вы, не видели, и видеть не могли.
– И тем не менее бросил его труп к вашим ногам. Избавив от этой гнили всю Германию.
– Сейчас не время предаваться патетике, – охлаждает его Ольбрихт. – Меня очень смущает, что второго звонка Фельгибеля не последовало. Хотя мы просили его.
– Потому что он, очевидно, взорвал узел связи. Как и было предусмотрено… Или попросту вывел его из строя, чтобы отрезать ставку от Германии.
– Но Кейтель тем не менее отвечал по телефону, – замечает Бек, – Следовательно, связь работает.
– Наш спор ничего не даст и ни к чему не приведет. Нужно действовать, – размахивает тремя растопыренными пальцами уцелевшей руки Штауффенберг. – Итак, Фромм здесь. Он говорил с Кейтелем. Что дальше?
– Он отказался участвовать в операции «Валькирия», – отвечает Ольбрихт. – И даже слышать о ней не желает. Делает вид, что вообще не в курсе. По крайней мере до тех пор, пока не убедится. Кстати, Кейтель интересовался вашей особой, полковник. Думаю, они подозревают вас.
– Еще бы не подозревать! Все основания.
– Но Фромм относительно вас был не в курсе. Раньше вашей фамилии ему не называли.
– Иначе я беседовал бы уже не с вами, а с людьми Мюллера. Или Скорцени.
– Скорцени? – почему-то встревожился Ольбрихт. – При чем здесь Скорцени? Впрочем, фюрер… если он, конечно, жив, вполне может перебросить сюда этого головореза с его коммандос. В то время как никакого прикрытия у нас нет.
– До сих пор.
– Но мы уже приказали поднять офицерские училища. В некоторые части тоже поступил наш сигнал о начале операции. Так что мы все же действуем.
– «Действуем», – саркастически ухмыльнулся Штауффенберг. – Это не действия, это, извините, предпогибельная возня.
14
Геринг появился в гардеробной фюрера, когда тот уже смыл под душем гарь и пыль и переоделся в новый мундир.
– Это должно было произойти, Герман, – устало произнес Гитлер, брезгливым движением руки прекращая старания врача, аккуратно обрабатывавшего каким-то раствором ссадины на подбородке. – Я предчувствовал, что они выслеживают меня, готовя последний выстрел.
– Я был потрясен, мой фюрер, – вальяжно раскинул руки тучный министр – президент Пруссии. – Чего же стоит вся наша служба безопасности, вся охрана ставки, если эти негодяи проносят бомбу прямо в зал совещания?! Должна же существовать какая-то грань, которую не мог бы переступить ни один ваш ненавистник.
– Ее не существует, Герман, – в последнее время отношения их были натянутыми, и Гитлер уже давно не принимал у себя рейхсмаршала, а тем более – не обращался к нему по имени, как это было прежде. – Мне неизвестно, сколько раз в течение двух последних лет эти твари пытались устроить на меня покушение, но упорно кажется, что всякий раз я предчувствовал… Всякий раз, Геринг! – выкрикнул он таким угрожающим тоном, словно предупреждал: «И не пытайтесь организовать еще одно, рейхсмаршал! Все равно у вас ни черта не получится!» – Это не просто моя интуиция… – Гитлер прошелся по небольшой, довольно скромно обставленной комнате, шаги в которой глушил толстый, неярко раскрашенный персидский ковер, и остановился у висевшей на стене, рядом с окном, картины Фойербаха «Нана» – которую в последний момент, уезжая из ставки «Бергхоф», захватил с собой. – Есть что-то такое, Герман, что удерживает и хранит меня в этом мире. Сейчас я верю в это, как никогда. Удерживает и хранит ради того дела, которое задумано Высшими Силами.
– В этом просто невозможно усомниться.
– Взгляните, вон… – указал Гитлер на стол, где были разложены совершенно изодранные брюки и запыленный известкой, обожженный китель, на спинной части которого божественной меткой зияла внушительная квадратная дыра. – Могу ли я простить им это, Геринг?
– Это невозможно.
– И я никогда не прощу им, рейхсмаршал! – воинственно помахал пальцем перед толстым лицом Геринга, будто шеф военно-воздушных сил отговаривал его от мести. – Где сейчас Скорцени?
– Простите, фюрер, – Геринг непонимающе уставился на Гитлера. – Вы подозреваете, что это…
– Я могу подозревать кого угодно. Даже Господа Бога. Где он сейчас?
– Не… припоминаю, чтобы видел его сегодня в расположении ставки, – нервно повел шеей рейхсминистр, поправляя вспотевшими пальцами легкий китель своего белого с желтым отливом маршальского мундира. – Значит, вы считаете, что покушение связано с ним?
Какое-то время фюрер и рейхсмаршал оцепенело смотрели друг на друга: один – будучи твердо уверенным, что «первый диверсант рейха» попал под опальное подозрение; второй – пораженный самой мыслью о том, что кто-то может заподозрить в этом «героя нации».
«Кто угодно, только не он, – было начерчено в расширившихся от страха белесых глазах Гитлера. – Кто угодно, только не Скорцени».
– Послушайте, Геринг, – неожиданно перешел фюрер на официальный желчный тон. – Если покушение подготовил не самоубийца-одиночка, то могут возникнуть имена десятков, сотен его единомышленников и сочувствующих. Но я не желал бы – вы слышите меня, Геринг? – не желал бы, чтобы в связи со всей этой мрачной историей в числе подозреваемых, пусть даже вскользь, упоминалось имя Скорцени. Без достаточных на то оснований.
– Я понял вас, фюрер.
– Но даже если окажется, что основания есть, я сам, только я, могу определять степень его виновности, а следовательно, его судьбу.
– Только так, – поспешил заверить его Геринг, понимая, что опять умудрился испортить отношения с фюрером, которые уже как бы заново налаживались.
– Скажу тебе по секрету, Герман… Я прикидывал. Если, бы за это страшное дело взялся Скорцени, от «Вольфшанце» уже не осталось бы даже руин, а мы с вами сидели бы там, откуда недавно увезли Муссолини.
– Если бы во главе заговорщиков стоял этот штурмбаннфюрер… – охотно согласился рейхсмаршал.
В эту минуту дверь отворилась, и в нее, пригибая голову, словно в низенькую фронтовую землянку, протиснулась рослая, плечистая фигура личного адъютанта и телохранителя Гитлера обергруппенфюрера Юлиуса Шауба.
