Сены бродят в обнимку влюбленные, любуясь бело-розовыми свечками каштанов, матери с улыбками следят за ребятишками, пускающими парусные кораблики в бассейнах фонтанов, дремлют, сидя на переносных стульчиках, напудренные розовощекие старухи в модных шляпках, с вязанием в руках. И бравые полицейские в кокетливых синих мундирчиках и каскетках, дирижируя движением на бойких перекрестках, глядят на лихих шоферов со снисходительными улыбками — ради такой весны, мсье, можно им многое простить!..
Парижская улица все та же, какой описывали ее и десять, и двадцать лет назад. Улыбаются прохожим восковые девицы в витринах раззолоченного универмага «Галлери де Лафайет», воспетого Золя в романе «Дамское счастье». Ошеломляют провинциала вывески: «100 тысяч рубашек», «Лучшие в мире ботинки». Медленно шествует по тротуару, распространяя аромат дорогих духов, толстый монах-францисканец в рыжей сутане, подпоясанной шелковой веревкой, и сафьяновых сандалиях на босу ногу. Дама с крашеными в лиловый цвет волосами ведет на прогулку пуделя. Цветочный киоск завален охапками сирени, роз, пучками ландышей. В окнах ювелиров ослепительно сияют золото и бриллианты.
На мостовой — неслыханная давка. Все смешалось — разномастные, потрепанные за войну автомобили; старинные семейные велосипеды — компаунд: папа и мама крутят спаренные педали, на багажнике сидит дочка, в корзиночке, подвешенной к папиному рулю, болтается любимый эрдель-терьер либо сиамский кот, взятый в загородную поездку; запряженный четверкой добрых арденнских коней громоздкий тридцатиместный дилижанс с лапидарной надписью «Для свадеб и экскурсий»; фиакры времен Бальзака; автобусы, которым удивляются приезжие, — шофер сидит на высоких козлах над мотором, словно извозчик, а над кузовом плывет гигантский белый баллон с газом, заменяющим дефицитный бензин.
Город изо всех сил хочет казаться таким же веселым и беззаботным, каким он был до войны. 30 апреля одна из вечерних газет сообщила: «Скоро мы увидим элегантных клубмэнов, пышных индусских раджей и богатейших хозяев демократической Америки, увивающихся вокруг наиболее пикантных манекенов Парижа. Еще жива элегантность!» Открываются для обозрения сокровищницы Лувра. Анонсируется концерт с участием Артура Тосканини. Обещаны «Неделя розы», сногсшибательное голое ревю в «Казино де Пари», выставка предметов роскоши.
Но что-то не спешат в Париж пышные индусские раджи, а элегантные лондонские клубмэны и даже богатейшие хозяева Америки после войны стали скуповаты — они десяток раз подумают, прежде чем выпустят доллар или фунт стерлингов из рук. Да, Франции после войны приходится заново знакомиться с англосаксами, узнавая на каждом шагу все новые и новые и, надо сказать, малоприятные черты характера старых друзей.
— Вы понимаете, раньше они приезжали к нам, как туристы, — сказал мне задумчиво один парижский художник. — Их возили по Парижу в просторных, старомодных, открытых автобусах Кука, и золото падало в кассы, услаждая своим звоном слух хозяев города. — Художник, как истый парижанин, говорил, увлекаясь, с пафосом, немного театрально. — В тысяча девятьсот сорок четвертом году они пришли как оккупанты, и с тех пор не золото, а сталь звенит во Франции. Но эти звуки нам достаточно надоели при бошах...
— Да, но они помогли освободить Францию! — пылко сказал наш сосед по столику в кафе.
Художник горько усмехнулся:
— Свобода свободе рознь. И потом разве не мы сами вот этими руками погнали бошей после того, как им помяли бока в России? Вы забыли парижские баррикады? Сначала город взяли мы, потом в город вошли танкисты Леклерка, а уж потом прикатили американцы...
Наш сосед пожал плечами. Художник бросил на мраморную доску столика мелочь, поднялся и сказал, обращаясь ко мне:
— Пойдемте, здесь плохо пахнет...
Мы вышли на бульвар, и мой спутник продолжал:
— Так вот, они прикатили и начали торговать. О, они это умеют прекрасно делать, смею вас уверить, хотя я сам ни черта не смыслю в торговле. И добро бы они ограничились продажей своих «джипов» и шоколада и покупкой дешевой любви на бульваре Клиши — за пару чулок или картон сигарет. Нет, они хотели бы купить все... Все — от Венеры Милосской и Эйфелевой башни до палаты депутатов и Кэ д’Орсе!..
Этот разговор не раз вспоминался мне впоследствии — в Париже часто приходилось слышать подобные горькие сетования на западных союзников, да и сами парижские улицы даже теперь, год спустя после окончания войны, красноречиво свидетельствовали о том, что союзные войска, размещаясь в Париже, во многом вели себя так, словно перед ними была не столица Франции, а германская или японская деревенька. Над лучшим парижским кинотеатром «Олимпия» красовалась строгая надпись: «Вход только для американских военнослужащих в форме». У входа в крупнейший магазин «Старая Англия», что у Гранд-отеля, висела табличка: «Продажа только для господ английских офицеров». В газетах пестрели сенсационные аншлаги: «Задержано пять чикагских гангстеров — дезертиров из американской армии», «10 000 американских дезертиров скрывается на территории Франции». Видная французская писательница Эльза Триоле со вздохом говорила мне в апреле 1946 года:
— Вы знаете, у нас на рю Сурдьер вчера опять была перестрелка. Американцы убили двух французов... — Помолчав, она осторожно добавила: — Так иногда бывает — когда хозяин болен, его не слишком вежливые гости начинают чувствовать себя как дома...
Потом воинские части стали мало-помалу покидать Францию. Часть из них уплывала за океан, домой, часть уходила на территорию Германии. В городе становилось все меньше американских военных автомобилей, и выразительный полицейский плакат на Елисейских полях: «Правьте осторожнее, ведь смерть — это так надолго» теперь уже в большей степени был данью истории, нежели реальным предупреждением. Стрелять в городе перестали. Стало как будто бы тише. Но многое из того, что происходило в Париже, все больше и больше тревожило тех, кто был искренне заинтересован в восстановлении подлинно независимой Французской республики.
В Париж хлынули из-за океана представители американских фирм, монополий, газет, кинокомпаний, телеграфных агентств, разного рода политических коммивояжеров, на все лады расхваливавших «американский образ жизни». Действительно, было похоже на то, что здесь, в Париже, затевалась небывалая ярмарка, где объектом сбыта были немудрящие заморские идейки, а объектом купли была сама Франция. Неприглядную роль коммивояжеров нового заморского товара охотно брали на себя и некоторые французы — преимущественно те же, что во времена Мюнхена славили немецкий товар, а во время войны убрались за океан и отсиживались все эти годы в Америке.
Бросалась в глаза необычайная заботливость, которую проявляли о французских газетах английские и американские агентства. Эта заботливость простиралась так далеко, что порой терялось всякое представление о национальном характере той или иной газеты, живущей на англосаксонском пайке...
В одной лишь американской спецслужбе информации в Париже весной 1946 года работали семьдесят пять американцев и
