В это время аррант, спавший уткнувшись носом в котомку, служившую ему подушкой, прямо на палубе, пошевелился и вдруг поднял голову. Вид у него был заспанный, а кудри рассыпались, упали на лицо, закрыв один глаз. Но, несмотря на это, Зорко сразу увидел, что молодой человек словно бы только что вошел в мир из рисунка на аррантском сосуде для вина, столь совершенны и строги были черты его лица, столь ясны и в то же время хитры и жадны его очи и столь меток и дисциплинирован их взгляд. Жадность этих глаз не была ни похотью, ни алчностью, но была жадностью постижения мира, его тайн, высот и глубин — от канонов красоты и законов перемещения светил до того, почему сосед нынче купил на базаре маслины не в третьем ряду, а в пятом и есть ли связь меж этим событием и расположением звезд.
Аррант возвел на Зорко из сна свой узнаваемый взгляд и спросил:
— Долго я спал, Волкодав?
Голос у него оказался такой, что если зазвучит под куполом, то заполнит собой все здание и сам станет куполом, обретя его форму и защищая собравшихся под ним от дурных вестей…
* * *
В это время Серая перемахнула через канаву в сажень шириной, и Зорко проснулся. На этот раз сон оказался до того туго набит событиями и видениями, что стал тяжел, как мешок спелого зерна, и не успел улететь. Зорко поймал его за хвост и теперь мог рассмотреть свой сон наяву, поворачивая его и так и сяк, будто забавную вещицу. Ему надо было знать, что за человек похищает его, Зорко, когда он погружается в сон, и как такое может быть.
— Если книга, которую я читаю во сне чужими глазами, может открыть мне то, что я еще не написал, и даже то, о чем я еще не знаю, стоит писать ее быстрее, ибо тем быстрее я узнаю то, что мне еще неизвестно, — пробормотал он, все еще рассматривая пойманный сон. — И то, что я вижу в снах, тоже стоит в ней описать, потому что про такое я слышу впервые…
* * *
Волкодав купил книгу про вельхские рекла в Кондаре. Во многом благодаря тому, что увидел в ней знакомые буквицы — знаки для записи речи сольвеннской. А еще потому, что про вельхов он знал немного. Об аррантах во всякой книге найти можно, потому как арранты допреж всех других народов и племен охочи до письма и говорливы изрядно. За ними чуток лишь меньше пишут книг в Саккареме и Халисуне. Но по-саккаремски Волкодав умел только молвить, да и то не шибко, а вот читать не научился. Хитро писали саккаремцы, будто вьюном по ниточке карабкались, и где кончается одна буквица, и где начинается следующая за ней, разыскать было трудно. В Халисуне писали четко, будто зубилом по камню высекали, но вот добраться до халисунской грамоты было нелегко: халисунцы не всякому ее открывали, надо было для этого идти к ним в обучение. А на то у Волкодава лишних семи лет припасено не было. Но книг из полуденных стран в Кондаре и Галираде было не густо: не станет же купец мельсинский плыть за сотни верст, чтобы в Галираде купить то, что он и на родине найдет без труда!
Попадались книги на саккаремском наречии, но и таких пока было не слишком много: не столь древен был народ саккаремский, сколь арранты и халисунцы, и огонь и меч прошли по этим краям не раз. Вот и не случилось здесь накопиться премудрости книжной. Еще, поговаривали, множество книг — всяческих: и на ткани, и на дереве, и на пергаменте, и на странной материи, что рвалась в руках без труда и шуршала, что лист осенний, и даже на костях — водилось в Шо-Ситайне, но до Саккарема они редко доплывали.
Иные же народы — венны, вельхи, сегваны — на своем наречии редко что записывали. А вот сольвенны навострились, и в Галираде на каждом углу можно было приобрести сольвеннскую книжицу. В Кондаре, впрочем, они были гостями нечастыми: книгочеи здешние — да не так уж много их отыскалось бы — предпочитали прежде аррантский и саккаремский выучить, а потом по-своему что-то начертать, чем изучать речь соседей с полуночи.
А про вельхов Волкодав слышал — сам не видел, правда, — будто они не меньше учености стяжали, нежели арранты и полуденный Саккарем, и всю ту ученость в книгах излагают. Но побывать там, где жили вельхи-книжники, сиречь на Восходных Берегах, у Волкодава не вышло. Знал он только лесных вельхов — ветвь от великого, некогда вельхского племени, рассыпавшегося ныне по всему полуночному и восходному краю земли. Были те вельхи знатными воителями, и даже жены их присоединялись к мужьям, когда надвигалась беда, было то не самочинием, а по вельхской Правде полагалось, но вот книг у них не водилось, а все знания передавались изустно. Как, впрочем, и у веннов.
Сколь же велико было удивление Волкодава, когда, пролистав поспешно оставшиеся полкниги, поелику, рассматривая подробно первую часть, потратил изрядно времени, он увидел вдруг целых три страницы, исписанные веннскими чертами и резами, притом были они столь четко и уверенно выведены, что сомнений не оставалось: эти страницы писал венн. Волкодав, не колеблясь, заплатил за книгу всю ее немалую цену. Но едва собрался уже положить бесценное приобретение в кожаный мех, носимый на лямках за спиной, чтобы руки оставались свободны — на всякий случай, как торговец внезапно обратился к нему:
— Уважаемый, ты что же, собрался покупать книгу без обложки? Книга без обложки не продается.
Торговец был непонятного рода-племени мужчиной лет сорока, полноватым чуть, но в общем здоровым и крепким в отличие от многих иных саккаремских и нарлакских купчин, почитавших толщину чрева за символ преуспеяния. Лицо у него было широкое, но не обрюзгшее, с крупными чертами, волос прям и черен, правда кое-где уже с сединой, а бороды и усов торговец и вовсе не носил. Подбородок был крупный, тяжелый, а глаза темно-карие. Кожа, вобравшая, должно быть, немало полуденного солнца, была бронзового цвета.
Пока Волкодав перебирал да рассматривал книги, хозяин лавки сидел, полуприкрыв глаза, на стуле саккаремской работы, составленном словно бы из двух дуг: одна была раскрыта вниз и упиралась в пол своими концами, а другая, наоборот, открывалась кверху, точно полумесяц, который может смотреть рогами вверх, если этот полумесяц стоит в небе Мономатаны. Такие сиденья, резные и изящные, очень были в ходу у саккаремцев, зане их можно было легко переносить, а прочностью они не уступали обычным табуретам.
Одет, впрочем, торговец был по-халисунски, в длинную из тонкой дорогой ткани светло-зеленую рубаху до пят, украшенную обшивкой, в синий кафтан с короткими рукавами, доходящий до колен, тоже роскошно обшитый, а спереди к нижним углам сего кафтана крепились две золотые пушистые шелковые кисти. Пояс украшала массивная золотая пряжка, а обут был торговец в мягкие сандалии. Только вот всегдашнего головного убора халисунцев — мешковатой шапки с кисточкой — при нем не было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
