папахе, сидя на вороном коне, он сам, однако, держался вне досягаемости прицельного мушкетного выстрела. С презрительной усмешкой атаман бросил взгляд на упавшее ядро, черным закопченным яблоком медленно подкатившееся прямо к копыту его коня.
— Кишка тонка вам достать Золотаренко! — крикнул атаман, грозя саблей в сторону городской стены. — Не родился еще тот ни лях, ни литвин, чтобы сразить Золотаренко!
— Ну-ка, дай мне свой мушкет! — Богушевич подошел к стрелку с нарезным мушкетом — подарком Богуслава Радзивилла. В задачу двух «нарезных» стрелков входил отстрел сигнальщиков и офицеров, которые обычно не приближались к стенам на расстояние пушечного выстрела, но из нарезного ствола достать их можно было — такой мушкет бил почти в полтора раза дальше.
Сам хороший охотник и стрелок, Богушевич вскинул мушкет, проверил порох на полке, удобно прижал приклад к плечу, сделал скидку на сравнительно легкий ветер, прицелился в маленькую фигурку человека в огромной папахе и красных шароварах верхом на коне. Это был явно кто-то из командиров казаков: он сидел на добром скакуне цвета крыла ворона, размахивая поблескивающей с дальнего расстояния саблей. Подстароста с легкостью определил, что это не кто иной, как казачий атаман. Богушевич прицелился и плавно нажал на спуск. Хрустнуло колесцо затвора, мушкет вздрогнул, из ствола и замка вырвались две светло-оранжевые вспышки, бахнул выстрел, обзор заволокло белым дымом. «Нет, далековато», — покачал головой подстароста и, отворачивая лицо от порохового дыма, опустил мушкет, возвращая его стрелку. В прошлый раз он с такого расстояния дважды выстрелил — в знаменосца и в казака с литаврами, но пули прошли мимо… «Хотя тогда ветер с моря дул почти штормовой», — смекнул Богушевич и вновь всмотрелся. Кажется, все-таки промазал…
— Попали! Ей-богу, попали, пан подстароста! — радостно выкрикнул стрелок, поворачивая счастливое лицо к Богушевичу.
— Что? — Богушевич недоверчиво обернулся, осторожно выглянул из-за зубца стены.
— А ну, дай-ка мне подзорную трубу! — протянул он руку, дрожа от нетерпения.
Казачий атаман, кажется, продолжал сидеть в седле, но уже не размахивал саблей, он как-то согнувшись припадал к шее коня.
— Верно! Попал, черт меня дери! — усмехнулся Богушевич, весело оборачиваясь на ратников, стоящих за его спиной, и возвращая подзорную трубу. — Но не сильно. Подранил слегка, вроде.
Со стены продолжали палить пушки, тюфяки и мушкеты быховцев по вновь бегущим к стенам казакам с приставными лестницами. Атака захлебнулась. Уволакивая раненых товарищей, казаки вновь отступали.
В это время Золотаренко, а именно в него целился быховский командир гарнизона, еще несколько мгновений назад орущий своим казакам: «Вперед, хлопцы! Возьмите крепость! Всех под меч! Никого не жалейте! Помните о павших товарищах!», с перекошенным от боли лицом, выронив саблю, медленно вываливался из седла на протянутые руки двух казаков. Рука атамана, багровая от крови, сжимала окровавленное бедро — кровь из раны била фонтаном. Уже оказавшись на земле и наступив ногой на каменистую почву, Золотаренко вновь громко вскрикнул и потерял сознание, обвиснув вялой куклой на руках казаков.
— Носилки! Носилки! — кричали казаки. — Атамана ранило!
— Да вроде и не слабо я его подранил, — пробурчал Богушевич, прикладывая ладонь козырьком к глазам, видя, что подстреленного им казака на носилках уносят прочь.
— Никак самого Золотаренко, — усмехнувшись, пошутил кто-то, сам не зная, что прав.
— Вот так и стреляй! — крикнул Богушевич «нарезным» мушкетерам. — По командирам да по знаменосцам и сигнальщикам. Сегодня, слава Нептуну, ветра сильного нет.
Константин Богушевич еще не знал, что смертельно ранил самого Ивана Золотаренко, раздробив ему кость бедра. Эта рана окажется роковой для жаждущего крови атамана. Еще немного, и наказны гетман умрет от заражения крови, и повезут его овеянное славой и залитое кровью тело хоронить в Корсунь.
Армия Алексея Трубецкого все лето 1655 года действовала самостоятельно. Трубецкой успел побывать под стенами Старого Быхова, но, не добившись успехов, в конце июля увел свою двадцатитысячную армию к еще одной фортеции Богуслава Радзивилла — Слуцку. Под Быховом Трубецкой оставил лишь полк Якуба Ронарта. И вот на второй день сентября войско Трубецкого подошло к Слуцку, окружив город своими обозами. Защищали Слуцк не только сами обученные солдатскому делу горожане, но и профессиональные солдаты во главе с венгерским полковником Волахом и немецким майором Гроссом. В ночь на третье сентября московские ратники пошли на штурм с криками: «Царев город!» Молчаливые стены Слуцка озарились вспышками и грохотом выстрелов, окутались облаками дыма. Первая атака Трубецкого была легко отбита. Причем защитники потеряли в ту ночь лишь одного человека убитым — Игната Остаповича. Трубецкой же потерял без всякой пользы почти сотню человек. Московский воевода повторил штурм на следующий день. Слуцк вновь отбился. Обстрел из гаубиц и мортир ничего не дал — пожар в Слуцке так и не случился. Город с его отлично укрепленным валом и стенами, с яростной ответной стрельбой картечниц и тяжелых орудий выглядел неприступно. Поэтому уже 6 сентября Трубецкой снял осаду и пошел на Клецк, по дороге опустошая все деревни, сжигая все сено и иные конские корма. Как писал царю сам Трубецкой: «.. и людей побивали, и в полон имали, и разоряли совсем без остатку, и по сторонам потому ж жечь и разорять посылали…»
Приближаясь к Клецку, Трубецкой захватил город Тимковичи. Пленные ему рассказали, что в Клецке много мещан и шляхты. Трубецкой велел стольнику Измайлову захватить Клецк. Но рать Измайлова, не дойдя до города, столкнулась с кинжальным огнем литвинов, которые вышли из леса навстречу врагу. Понеся сначала потери, московиты опомнились, собрались и атаковали клецкое ополчение, разгромив его наголову. Теперь город был в руках врагов. Начались резня и пожары. Люди бежали за мост в Ляховичи, но Измайлов послал погоню, та настигла беглецов, и «тех клецких литовских людей побили многих и в языцех поимали».
В начале октября московское войско Дмитрия Волконского при поддержке запорожских казаков общей численностью в несколько тысяч человек на лодках выдвинулось от Киева вверх по Днепру и обрушилось на Полесье, первым захватив древний Туров. Затем нападению подвергся Давыд-Городок, а следом войско Волконского обернуло «в ничто» город Столин. Постояв два дня в веске Терабни Пинского повета, 5 октября московиты высадились на берег Пины и штурмом завладели Пинском. Маленький гарнизон города не смог оказать достойного сопротивления, и пинчане подверглись пыткам и казням: «разными неслыханными муками мучили и на смерть позабивали». Уходя из города, захватчики подожгли Пинск. Как позже докладывал литвинский генерал Ян Анкудовский: «В Пинске только камины да печи стоят». Изуверы замучили и убили известного в Литве пинского иезуита и миссионера Андрея Бобола. Горожане нашли
