Уже через несколько часов после начала штурма, покрывая шум боя, над крепостью пронеслось громовое «ура». Скобелев услышал победу, и тогда его лицо прояснилось, а на тонких губах заиграла улыбка.
Благодаря полководческому таланту Скобелева вся экспедиция обошлась России всего в 13 миллионов рублей и была закончена в 9 месяцев вместо предполагаемых двух лет. Оценочные потери текинцев – 6–8 тысяч человек. Михаил Дмитриевич не раз говорил: «Избегать поэзии на войне». И на этот раз ему удалось ее избежать, рассчитав всю операцию до мельчайших деталей.
Что и говорить, Скобелев был по-настоящему счастлив. А его полководческие успехи были оценены по достоинству: в январе его произвели в генералы от инфантерии и наградили орденом Св. Георгия 2-й степени. В Россию Скобелев возвращался триумфатором, где его встречали как народного героя. Только в одной Москве на площади перед вокзалом в ожидании «белого генерала» собрались десятки тысяч людей…
Боевой путь генерала от инфантерии Скобелева уложился всего в 18 лет из 20 лет беспорочной службы. За 18 лет – шесть военных кампаний. Семьдесят боев и крупных сражений, в которых вышел победителем. А ведь достиг Михаил Дмитриевич высоких отличий и высшего военного чина в том возрасте, в каком его сверстники командовали ротами, батальонами, а в лучшем случае – полками.
Начав военную службу в Кавалергардском полку осенью 1861 года в восемнадцать лет, Скобелев становится корнетом в 20. В 21 год – поручик, в 25 – штаб-ротмистр, в 29 – капитан и подполковник, в 31 год – полковник, в 32 года – генерал-майор, в 34 года – генерал-лейтенант, в 35 – генерал-адъютант и в 38 лет – генерал от инфантерии.
Семь русских орденов и с мечами, и за храбрость, в том числе три ордена Святого Георгия:
4-й степени – подполковник Генерального штаба – 1873 г. «За разведку»;
3-й степени – генерал-лейтенант, состоящий при генерал инспекторе кавалерии – 30.08.1878 г. «В награду отличного мужества и храбрости, оказанных в делах с турками во время войны 1877–1878 годов»;
2-й степени – генерал-адъютант, генерал-инфантерии, командир 4-го армейского корпуса – 14.01.1881 г. «За покорение Ахал-Теке».
Две золотых шпаги «За храбрость» с алмазами и одна золотая сабля «За храбрость».
«Он знал, что ведет на смерть, и без колебаний не посылал, а вел за собой. Первая пуля – ему, первая встреча с неприятелем была его, – напишет военный корреспондент В. И. Немирович-Данченко. – Дело требует жертв, и, раз решив необходимость этого дела, он не отступил бы ни от каких жертв.
Полководец, плачущий перед фронтом солдат, потому что им сейчас же придется идти в огонь, едва ли поднял бы дух своего отряда. Скобелев иногда прямо говорил людям: “Я посылаю вас на смерть, братцы. Вон видите эту позицию? Взять ее нельзя, да и брать ее я не думаю. Нужно, чтобы турки бросили туда все свои силы, а я тем временем подберусь к ним вот оттуда. Вас перебьют – зато вы дадите победу всему моему отряду. Смерть ваша будет честной и славной смертью”, – и надо было слышать, каким “ура”отвечали своему вождю эти посылавшиеся им на смерть люди».
Это было действительно так, ведь он сам был безусловно храбрым офицером. Например, 5 мая 1873 года, принимая участие в хивинском походе в качестве офицера генерального штаба, Михаил Дмитриевич с отрядом из 10 всадников встретил караван перешедших на сторону Хивы казахов. Несмотря на численный перевес противника, Скобелев вступил в бой, в котором получил 7 ран пиками и шашками и до 20 мая не мог сидеть в седле.
Под Плевной в 1877 году, где он, кстати сказать, стал кумиром солдат, Михаил Дмитриевич был контужен дважды. В первый раз его легко контузило неприятельской пулей, и он, смеясь, обвинил в этом свой черный полушубок. А через несколько дней он снова был контужен в спину. На этот раз контузия оказалась сильной. Генерал не смог устоять на ногах, упал, и его лицо резко побледнело.
Что говорить, если за все время на театрах военных действий под «белым генералом» было убито пять лошадей!
Немирович-Данченко часто будет вспоминать случай, происшедший во время рекогносцировки:
«Повернули коней кружком головами один к другому и начали обсуждать выгоды или невыгоды данной местности. Скобелев, так как тут был военный агент-иностранец, по-французски излагал свое мнение… В это время послышался какой-то грохот… Граната упала посередине круга, с визгом разорвалась, взрыла вверх целую тучу земли, обдала комьями лица совещавшихся. И в то мгновение, когда каждому приходил в голову неизбежный вопрос: цел ли я, целы ли товарищи, – послышался нимало не изменившийся, спокойный голос Скобелева.
– Et bien, messieurs, resumons!.. (Хорошо, господа, сделаем вывод!.. – фр.).
И он с той же ясностью начал излагать свои выводы, как будто бы только что ничего не случилось, точно ветка хрустнула под копытом коня…»
Одетый в белый мундир, на белом коне Михаил Дмитриевич в самых жарких сражениях и боях всегда оставался целым и невредимым. Он и сам искренно верил в защитную силу белого цвета. Он его обожал! Случалось, едва завидев «белого генерала», турки прекращали вести пальбу.
Ординарец генерала П. Дукмасов в своих мемуарах напишет:
«Благоразумные люди ставили в упрек Скобелеву его безоглядную храбрость. Они говорили, что “он ведет себя, как мальчишка”, что он рвется вперед, как прапорщик, и что, наконец, рискуя “без нужды”, он подвергает солдат опасности остаться без высшего командования, и т. д.». Но ведь таким Михаил Дмитриевич был всегда!
Еще молоденьким корнетом Кавалергардского полка, находясь в отпуске у своего отца в Польше, Скобелев случайно встретился в Августовской губернии с лейб-гвардии Преображенским полком, преследовавшим одну из банд. И вместо отдыха он проводит весь свой отпуск в качестве волонтера в этом полку в погоне за бандой. После чего настоятельно ходатайствует о переводе из Кавалергардского полка в лейб-гвардии Гродненский гусарский, чтобы принять участие в подавлении Польского восстания.
Скажем так, все это было абсолютно не характерно для сына и внука русских генералов. Да, собственно, и генералами Скобелевы были необычными. Как писал С. Л. Марков, «Скобелев-дед сыграл большую роль в жизни своего внука. Он первый заронил в душу мальчика идею долга перед Родиной, зажег в нем любовь к солдату, научил Скобелева говорить языком, близким и понятным солдату. Сопоставляя приказы Скобелева, отданные им под Плевной, в Фергане и по 4-му армейскому корпусу, с приказами и литературными трудами Скобелева-деда, становится ясно, кто был образцом для Михаила Дмитриевича и чье влияние захватило его.
Скобелев-отец, человек довольно суровый, скупой и старых взглядов, имел меньшее влияние на своего сына. Георгиевские кресты как деда, так и отца с детских лет служили путеводной звездой для Скобелева-ребенка и определили его карьеру. Дед, Иван Никитич Скобелев, заработал свои два Георгиевских креста при взятии Парижа и Варшавы. 25 июня 1807 года, в сражении под Фридландом, он был ранен пулею навылет в правую ногу. 20 августа 1808 года, при завоевании Финляндии, ему оторвало два пальца правой руки и контузило грудь. 18 марта 1814 года под Парижем он был ранен в левую руку, а 14 апреля 1831 года в сражении с польскими мятежниками Ивану Никитичу ядром оторвало кисть левой руки. Образ израненного героя-деда не мог не захватить впечатлительного мальчика.
Отец, Дмитрий Скобелев, ездил за своими двумя Георгиями на Кавказ, а затем в Турцию».
Несмотря на свое домашнее образование, через пять лет военной службы Михаил Дмитриевич поступает в Николаевскую академию генерального штаба. Известно, что будущий полководец отличником в академии не стал. У Скобелева были неблестящие успехи по военной статистике и съемке, и особенно по геодезии, но это исправлялось тем, что по предметам военного искусства он был вторым, а по военной истории первым во всем выпуске. В числе первых шел он как по иностранным и русскому языкам, так и по политической истории. То, что Скобелев закончил академию всего лишь по второму разряду и стал 13-м из 26 офицеров, причисленных к генеральному штабу, вовсе не помешало ему стать военачальником первой величины.
«Едет он как-то в коляске, – вспоминал Немирович-Данченко. – Жара невыносимая, солнце жжет… Видит, впереди едва-едва ковыляет солдат, чуть не сгибающийся под тяжестью ранца…
– Что, брат, трудно идти?
– Трудно, ваш-ство…
– Ехать-то лучше… Генерал вон едет, полегче тебя одетый, а ты с ранцем-то идешь, это не порядок… Не порядок ведь?
Солдат мнется.
– Ну, садись ко мне…
Солдат колеблется… шутит, что ли, генерал…
– Садись, тебе говорят…
Обрадованный кирилка (так мы называли малорослых армейцев) лезет в коляску…
– Ну что, хорошо?
– Чудесно, ваш-ство.
– Вот дослужись до генерала, и ты будешь ездить так же.
– Где нам.
– Да вот мой дед таким же солдатом начал – а генералом кончил…»
