— Ах, дорогая Еля, — прервал ее князь, постоянно преследуя ее ручку, которую он старался ухватить, и которая все ускользала от него, — милая Еля, этот бедный Михаил желает и мечтает для себя кое о чем, совершенно ином, чем то, что вы все хотели бы ему предоставить. Я не создан для того света, в котором мне постоянно нужно чего-то добиваться и к чему-то стремиться, чтоб на другой же день желать еще большего и еще высшего. Мне было бы так хорошо в самом скромном звании, в каком-нибудь очень скромном замке, с десятком слуг в красивой ливрее, с парой возков шестеркой в каретнике, да с хорошим поваром и пирожником.
— И при этом с гардеробом из Парижа? — добавила насмешливо Елена.
— О, само собой разумеется! — весело подтвердил князь.
— А еще что? — спросила она.
— Без заботы о боратынках, без долгов, для которых постоянно нужно выпрашивать отсрочки…
Тут он умолк на минуту.
— Без врагов, без этой борьбы и без интриг, которые отравляют жизнь, — закончил он.
— В этой картине есть еще один пробел, — добавила Елена, — для исполнения ее нужна достойная тебя и милая супруга…
— Знаешь, — воскликнул живо князь, — лишь бы при мне были мать и ты, меня бы не потянуло ни к кому больше. Женщин я боюсь… а спокойствие мне так дорого…
— Лентяй ты немножко, — ответила Зебжидовская. — Боишься всего, тогда как твой отец ничего не пугался.
Молодой Вишневецкий поморщился при этом напоминании и начал более серьезным тоном:
— Ты ошибаешься, милая Елена; если он не знал страха перед неприятелем на поле битвы, так и я бы этого не испугался; но я боюсь тех, которые под видом приязни и братства таят измену, тех, которые и ему самому всю жизнь отравили, — тех и он ненавидел и боялся так же, как и я. Потому-то я неохотно иду туда, где могу с ними встретиться.
Зебжидовская сидела задумавшись.
— Все это в женщине было бы понятно и объяснимо, — произнесла она после минуты молчания, — но мужчина ведь создан для борьбы, а не для такой сибаритской жизни в безмятежном покое и отдыхе… Тем более, если кто-нибудь так молод, как вы, когда вы притом носите имя Вишневецких и обладаете всем, что нужно в обществе для успеха…
Князь Михаил рассмеялся и сказал:
— Ах, как ты ошибаешься, приписывая мне то, чего у меня нет!
Оба молчали некоторое время; Елена внимательно смотрела на него испытующим взглядом, а он или молчал, или нежно улыбался, встречаясь глазами с ее взглядом.
— Поверь мне, Еля, — сказал он, вставая, — пока у меня есть мать и ты, мне ничего, ничего больше не нужно. Мне так хорошо с вами… Ты воображаешь, что, подойдя вплотную к этому свету, кишащему злобными интригами, можно сохранить вкус к чему-либо?.. Я смотрю, слушаю и содрогаюсь. Я вижу, как они обнимаются, целуются, уверяют друг друга, братаются, а через минуту высмеивают друг друга и роют ямы один другому. Борьба Пацов с Радзи-виллами, борьба Любомирских с Собесским, обоюдное недоверие, взаимное предательство… продажность… потом эти соглашения, которые служат началом новых ссор; перемирия, нарушаемые на следующий же день, зависть, соперничество, ничем ненасытимые честолюбия, а обман заменяет собою для них насущный хлеб…
Елена слушала печально, а потом сказала:
— Вы все видите в черном свете. Люди слабы, это — бесспорно, но они не так дурны, как кажется, и с такими, какими их создал Господь Бог, приходится ведь жить, не уходить же в пустыню!
Видя, что Михаилу взгрустнулось, жалостливая девушка постаралась рассеять его меланхолическое настроение.
— Надеюсь, — начала она, — вы не забыли послать заказ в Париж?
— Еще вчера! — оживленно откликнулся князь Михаил. — Мне хочется иметь что-нибудь в таком роде, как у Шаваньяка… Но, к несчастью, все эти кружева так дороги, а шитье и позументы тоже стоят больших денег!
— Пришлют ли вам вовремя к коронации? — участливо спросила девушка.
— Я категорически поставил это условие. Выборный сейм, который только еще подготовляется, несомненно затянется. Если вопрос будет не в кандидате, то все-таки шляхта сначала начнет выставлять различные условия: возвращение конфискованных земель, уравнение прав диссидентам и тому подобное. Все это будет предлогом для долгих речей, прений и большой потери времени… Потом послы будут представлять своих кандидатов на трон, их будут выслушивать, потом совещаться, начнутся бури в стаканах воды… и в наилучшем случае пройдет месяц от открытия сейма. Впрочем, не знаю, но, если в интересах интеррекса [37] будет протянуть дольше пользование той властью, какая ему теперь принадлежит, то он, конечно, и дольше затянет выборы и продлит междукоролевье. Быть может, он захочет дождаться, чтоб Кондэ успел доехать до границы, а затем показать его в ореоле всей рыцарской доблести?.. Если мне вовремя не привезут платья из Парижа, — прибавил князь многозначительно, — то признаюсь, что во время последующих торжеств я буду себя чувствовать в очень большом затруднении… Я имею один лишь комплект платья, совершенно свежий и щегольской, остальные уже поношены и по ним заметно, что в моем гардеробе слишком мало смен… Шаваньяк оказал мне большую услугу, сам того не подозревая…
— Мне кажется, — прошептала Елена, — обошлось бы и без него; ведь княгиня ожидает денег, и я знаю, что деньги предназначены для вас.
— Прежде всего она должна и о себе помнить, — вставил свое замечание князь.
— Нам ничего не нужно, — протестовала Елена, — а вам много… Костюмы, лошади, ливреи, слуги… — и оборвала свою речь как бы на полуслове.
Князь Михаил вздохнул.
— Больше всего вам нужно жажды жизни… — закончила Елена.
Они взглянули друг другу в глаза. Вишневецкий, ничего не ответив, взял ее руку, поднес ее к губам и вышел, задумавшись.
Вскоре затем он велел подать себе коня и отправился в город. Весенний день манил всех за город на Волю [38], толпы любопытных тянулись к избирательному павильону. Князь направился к двору канцлерши Пац, который находился на полпути из Варшавы к валам. Для любопытствующих дам, сторонниц герцога Кондэ, которых выборы так близко касались, что они хотели быть, как можно ближе к Воле и к валам, канцлерша велела вдоль своего дворца построить специальную стеклянную галерею, в которой, как в оранжерее цветы, от начала выборов сидели по целым дням разные красивые и некрасивые, молодые и старые дамы, рассматривая проезжающих мимо, критикуя экипажи, лошадей, наряды, останавливали знакомых, обмахивались платочками и в общем великолепно развлекались видом оживленного тракта.
Канцлерша едва могла разместить гостей, так все к ней напрашивались, — дамы просиживали целыми днями, мужчины приезжали, садились, уезжали и опять возвращались.
А так как дело Кондэ, невидимый штандарт которого развевался над этой галереей, обстояло по всеобщему убеждению великолепно, то здесь непрерывно царила веселость и хорошее настроение духа, в галерее постоянно раздавался смех, прелестные дамы щебетали. Никто не проехал мимо канцлерши, чтобы не остановиться или, по крайней мере, не замедлить хода и не обменяться несколькими словами с дамами.
Канцлерша, гетманша, прекрасная молоденькая княгиня Радзивилл, госпожа Денгоф и другие имели к своим услугам множество молодых людей, родственников и придворных. Последние поддерживали непрерывную связь между Волей, Варшавой и находившимся на полпути между ними дворцом канцлера. Сюда с обоих концов сбегались все новости, последние сплетни и самые свежие известия.
Никто не мог попасть в лагеря, не проехав под взглядами любопытных дам, которые по данному сигналу сбегались к окнам, грациозно теснились, приветствовали знакомых и снова перепархивали к столам, заставленным целый день всяческими закусками, вареньями, печеньями и вином.
Едущие верхом подъезжали к самой стене, чтобы пожать протянутую белую ручку и выслушать из коралловых губок поручения; некоторые выходили из своих возков, другие, как, например, примас, кланялись и благословляли.
В некотором отдалении стояли также кучки любопытной черни, которая всматривалась больше в стеклянную галерею, чем на проезжающих господ.
Князь Михаил машинально направился в сторону галереи, но на половине дороги, взглянувши на свою верховую лошадь и на сопровождавших его слуг в довольно потертых ливреях, он повернул в сторону. В такой яркий солнечный день слишком непрезентабельно выглядел он со своими спутниками, и он не хотел подвергнуться невыгодному для него сравнению с теми, кто наверное находился сейчас у стеклянной галереи, а они-то и составляли самую влиятельную часть общества.
Даже его приятель, молодой Пац, с которым он встретился, не мог его уговорить направиться вместе к канцлерше; князь Михаил отговорился ссылкой на какое-то спешное таинственное дело, и направился в уединенную прогулку.
