Всё поэтическое наследие Бочкова можно разделить на эпические произведения, рисующие положительные начала в жизни, близкие авторскому идеалу. Эти начала автор ищет почти исключительно в прошлом. Сюда относятся поэмы и стихотворения на библейские и евангельские притчи («Гефсимания», «Новая жертва» и др.), на исторические сюжеты {стр. 593} (сохранившаяся лишь в отрывках большая поэма о восстании афонских монахов против турецкого ига в 1821 году; «Тивериада»; «Мститель» и др.) и в особенности многочисленные обработки преданий о святых, частью заимствованных из Пролога, Четий-Миней и других древнехристианских источников, частью же из устных сказаний, слышанных самим автором в его многолетних хождениях по монастырям («Живой плач», «Тихфинский пещерник», «Вонифатий и Аглаида», «Старинные гусли», «Пустынник и Ангел», «Пролог», «Чудо святителя Николая о ковре», «Примирение по смерти» и др.). В последнем цикле произведений весьма ощутимо влияние оптинского старчества, реального образа жизни оптинских подвижников. Идеал христианского жития, который утверждается в этих произведениях, достаточно близок их образу жизни. Не случайно старец Леонид стал героем одного из стихотворений Бочкова. Героем одной из лучших своих поэм «Живой плач» (1864) Бочков вывел валаамского юродивого Антона Ивановича Зиновьева, хорошо знакомого о. Феодору и о. Леониду [1689]. Именно в этих людях поэт находит воплощение истинной святости, столь редкой в те дни.
Сюда же в известной мере можно отнести описательные поэмы и стихотворения, рисующие картины природы, церковно-исторические и архитектурные достопримечательности (поэмы «Зеленецкий лес», «Севастия», «Успенский монастырь», стихотворения «Череменец» и др.), хотя в них уже порою встречаются и сатирические нотки. Весь дух поэзии Бочкова, в сущности, лишен философского аскетизма, его стихи отличаются душевной веселостью, своеобразным приятием природы, стремлением увидеть в ней красоту Божественного мира. В этом, возможно, также сказывается влияние Оптинского старчества. Таково большинство стихотворений афонского цикла, навеянного неоднократными посещениями Святой Горы (среди стихов этого цикла один из шедевров лироэпики Бочкова — «Источник Богородицы» [1690]). К этой же части творчества Бочкова относятся переложения псалмов и стихотворения, написанные в стиле этих переложений [1691].
Другую часть поэтического наследия Бочкова составляют сатирические и юмористические произведения, рисующие {стр. 594} отрицательные стороны современной жизни, в том числе монашеской. Этот ряд сочинений — как бы противоположный полюс поэзии Бочкова.
Если в произведениях первой группы присутствует романтическое начало и элементы архаики, то в поэмах и стихотворениях второй группы сильнее ощущается реалистическое начало. Стиль и поэтическая образность произведений первой группы в большинстве случаев традиционны и в значительной степени ориентированы на поэзию 1820-х годов, на творчество Пушкина и Рылеева (встречаются прямые переклички с их поэзией) [1692]. Есть отдельные и чисто романтические произведения («Евнух безжизненный, безбрадый…»). Особой архаичностью и старомодностью отличаются стихотворения аллегорического характера и притчи («Орлы и петухи», «Две птицы», «Искры света»), а также примыкающие к ним немногочисленные философско-моралистические опусы типа стихотворения «Слезы и желчь». В них особенно дает о себе знать устарелость вкусов Бочкова. Хотя в стиле и образности сатирических произведений Бочкова мы тоже иногда находим элементы архаики, нечто характерное для поры молодости поэта, все же тут больше точек соприкосновения с современной реалистической поэзией.
К числу лучших сатирических произведений Бочкова относятся поэмы «Ангел-странник» [1693] и «Ангел-сборщик» [1694], — последнее автор называл «любимым моим чадом» [1695], — а также стихотворения «Ответ г. А. П. Б-му, будто бы видевшему меня в Петербурге» [1696] и «Кавалер-архимандрит» [1697].
Первые две поэмы весьма близки сюжетно и композиционно. В них Ангел получает от Бога наказ посетить Петербург и видит в столице многочисленные картины неправедной, пьяной, сытой и развратной жизни столичного высшего света и {стр. 595} богатого купечества; их жизнь очень далека от норм и законов истинного христианства — Православия. В поэме «Ангел-сборщик» Ангел Рафаил принимает облик сборщика-монаха. Ни в столичном храме, ни в обществе столичных богачей он не встречает сочувствия и помощи, и лишь среди бедняков, обитателей петербургских трущоб, кстати описанных весьма реалистично и красочно, Ангел находит понимание и получает приношения на монастырь. В поэму включено очень характерное для Бочкова «пророческое» размышление о будущем России [1698].
В стихотворении «Кавалер-архимандрит» выведен «тип чисто российский и нигде кроме России невозможный» [1699] — явно списанный с натуры образ архимандрита «из хохлов», гордого, чванливого, корыстолюбивого. С обличением монашества, современной монастырской жизни, нравов белого духовенства встретимся и в других произведениях Бочкова [1700].
Бочков любил и жанр «фельетонного» обозрения в стихах, состоящего из отдельных, сюжетно не связанных друг с другом частей, среди которых есть и описательные картины современной жизни, и сатира, и отступления на исторические темы, и общие рассуждения. Таково, например, произведение под названием «Л. И. М.» [1701] (как расшифровывается, мы не знаем). В этих «обозрениях» особенно заметен основной недостаток всей поэзии Бочкова — многословие, обилие прозаизмов. Впрочем, он и сам сознавался в этом недостатке: «Стихи хоть и гладки, но не живы, иногда сбиваются на прозу» [1702].
К сожалению, многие произведения Бочкова до нас не дошли, и знаем мы о них лишь по упоминаниям в письмах. Так, можно составить себе представление о содержании шутливой поэмы об отце Герасиме, валаамском иеромонахе (по пересказу содержания в письме к Е. Н. Шаховой от 8 апреля 1864 г.) [1703]. Не дошла и стихотворная драма, действие которой происходило в Крымскую кампанию. Из пересказа в письме известен сюжет пьесы [1704].
{стр. 596}
Технический уровень поэзии Бочкова достаточно высок, не ниже большинства духовных поэтов той поры. Его стих отличается «гладкостью», в нем почти нет нарушений ритма или рифмы. Правда, стих Бочкова характеризуется известной старомодностью, что ощущалось и самим автором, хотя он старался учитывать достижения новейшей русской поэзии. В письме к Е. Н. Шаховой от 8 апреля 1864 года, упомянув о годах, когда он вовсе не писал стихов, Бочков заметил: «В эти 12 лет стихосложение уже так пошло вперед, что за ним мне следовать едва ли легко. Потом, когда начал читать новейшие журналы, то ужаснулся слабости своих трудов; не говорю о мыслях, но о конструкции. После Фета, Бенедиктова, Мея, Майкова, Некрасова все усечения сделались уже смешными: преклонении, воспламенении почти изгнаны из поэзии. Глаголы уступили место новым словам» [1705].
Действительно, словесно-образная структура стихов Бочкова несет на себе отпечаток архаичности, как, впрочем, и русская духовная поэзия вообще. Но нельзя не отметить исключительно разнообразный ритмический репертуар Бочкова: у него встречаются самые разные двух- и трехсложные размеры, вольные ямбы, образцы народного стиха и — что совершенно уникально в поэзии середины XIX века — подражания русской силлабике XVII — начала XVIII века. Это, конечно, не силлабический виршевой стих в чистом виде. Это тонкая и, как правило, удачная, неожиданно свежо звучащая стилизация под этот стих, которая иногда нужна автору для создания колорита древности, а иногда, наоборот, для создания комического эффекта, возникающего из противоречия между содержанием — современным и сатирическим — и формой его выражения (именно таков эффект употребления силлабики в шутливо-иронической поэме о злоключениях хромого монаха Панкратия в столице). Думается, что силлабика Бочкова должна привлечь внимание стиховедов.
Сам Бочков характеризовал свою поэзию как «анахронизм для нынешнего блестящего века». И все же его поэзия, на наш взгляд, любопытна и заслуживает специального анализа.
Конечно, фигура этого литератора второразрядная, если не третьеразрядная в истории русской поэзии, но то, что он совершенно забыт, несправедливо.
{стр. 597}
ДЕЛО О КРЕСТЬЯНАХ
ПОМЕЩИКА СТРАХОВА [1706]
<Письмо Архимандрита Игнатия
к Обер-прокурору Святейшего Синода
графу Н. А. Протасову [1707]>
