же вижу, у вас есть замечания? Не стесняйтесь, Глеб.
– Капли воды с досок лучше бы убрать… хм… гм…
Виталий Ильич поднял брови:
– Да? Почему?
– Ну… они слишком оживляют. Натюрморт и должен быть мертвым по существу, без компромиссов, как у кубистов. Или у нашей… ну Любови Поповой.
– А ведь вы, Глеб, не жаловали натюрморт, по крайней мере, в пору учебы у меня, – сказал раздумчиво Виталий Ильич, вытирая тряпкой кисть.
Смядынский молчал.
– Вообще, голландцы всё же жульничали, добавляя букашек-таракашек в цветы натюрморта, – согласился Виталий Ильич. – Но вода?..
Из соседней комнаты раздался голос Натальи Михайловны:
– Товарищи живописцы и музейные хранители! К столу!
– Идите, я сейчас, – сказал Виталий Ильич.
И Глеб с Ильей пошли и заняли места за столом. Посредине стола в хрустальной вазе пестро белели и желтели крупные ромашки. В плетеной хлебнице лежал нарезанный тонко ржаной хлеб. В глубокие тарелки Наталья Михайловна разливала из кастрюли благоухающую перцем и лавровым листом уху. Виталий Ильич в светлой рубашке и темных штанах вошел в комнату, но тут же скрылся и вернулся уже с бутылкой вина.
Глеб смотрел на бутылку.
– Германское?
– Рейнское, – подтвердил Виталий Ильич. – Доктор Тюпке заказал вид с любыми башнями… И по воскресеньям присылает бутылку и кое-что съестное… Поддержка творческих сил, так сказать.
– Какие башни вы выбрали? – спросил Илья.
– Восточные, – отвечал Виталий Ильич, разливая рубиновое вино в бокалы, – Авраамиевскую и Орла. Собственно, главный там персонаж – тропинка от одной башни к другой.
– Ведь Орел – это позднее название, – заметил Илья. – Настоящее название этой башни – Веселуха.
– Да, да, – подхватила Наталья Михайловна, усаживаясь за стол. – О ней и писал свой роман Федор фон Эттингер. Но почему-то теперь так называют совсем другую башню, ту, на самом краю, возле церкви.
– Оттуда вид открывается веселее, – проговорил хрипло Глеб.
– Веселуха – это радуга. Вясёлка – на стародавнем говоре, – ответил Илья.
– По-белорусски так и будет: вясёлка – радуга, – заметил Виталий Ильич.
– Ну, как ушица? – спросила Наталья Михайловна, оглядывая всех.
– Объедение, – рвано ответил Глеб, заметно хмелевший от вина.
– А ведь он поймал четыре рыбины, – сказала Наталья Михайловна, кивая на Илью. – Но по дороге поделился с одной бабушкой и ее внучкой.
– Добрый смолянин-самаритянин, – отозвался Глеб, взглядывая исподлобья на Илью.
– И рыбы уже увеличились в числе, – проговорил Виталий Ильич.
– Ваш натюрморт тоже… вкусный, – поддержал разговор Глеб.
– Пора и вам, Глеб, вспомнить штудии у Виталия Ильича, – сказала Наталья Михайловна. – Натюрморт легче превратить в хлеб, нежели ваши, простите, ужасающие городские пейзажи.
– Но они таковы… – отозвался Глеб.
– А по-моему, – встрял Илья, – у него уже и не пейзажи, а самые настоящие натюрморты.
Глеб посмотрел на него оживленно, кивнул, трогая длинными прозрачными пальцами бокал с рубиновым вином.
– Хм, Илья, оригинальное определение, – пробормотал он.
Виталий Ильич покачал головой и промолчал.
– Увы, увы, товарищи авангардисты, жителю этого и так хватает, а недостает света, тепла, жизни, мечты, порядка, – говорила Наталья Михайловна. – Смолянин не успевает опомниться от разрушений и нашествий.
– Ну порядок-то установлен – самый лучший, – возразил Глеб. – Ведь немцы считаются гениями порядка?
– Как ни крути, но более или менее сносная жизнь налажена, – ответил Виталий Ильич, блестя лысиной. – И учет ведется жесткий. Жульничество и разгильдяйство пресекаются на корню.
– Так, может, и правильно наши предки-то действовали? – спрашивал Глеб хрипло, обводя всех хмельными глазами. – Призывали варягов, и те установили порядок. И вот снова варяги пришли.
– Порядок-то у нас был, – возразила Наталья Михайловна, глядя на него через стол сквозь парок ухи.
– Был, да какой? – проговорил Виталий Ильич.
– Какой? – переспросила жена.
– Об этом лучше спросить у Меньшагина, он в те времена вел дела разных подсудимых. И он вам ответит: царил произвол. Да мы и сами это знаем по той же чистке среди музейщиков. Вообще, – продолжал он, отпивая вина, – надо признать, что даже в тридцатые годы власть действовала, как захватчик, оккупант. Тут мне на глаза попался старый номер «Рабочего пути». – Он оглянулся на книжную полку и, кряхтя, начал вставать, но его опередил Илья.
– Я подам.
Он подошел к полке, оглянулся.
– Вон лежит свернутая газета… Да, именно. Спасибо.
Развернув старую хрупкую газету, Виталий Ильич хотел читать, но обнаружил отсутствие пенсне в кармане рубашки и, махнув рукой, передал газету Илье.
– Вот, пожалуйста, прочти статейку про колокола…
– «Колокола – в домны»? – спросил Илья.
– Ах, ну к чему? – попеняла Наталья Михайловна. – Надо сперва покушать.
Илья уже читал вслух:
«В городах и селах Западной области – две тысячи тридцать шесть церквей. У этих церквей имеется десять тысяч пятьсот восемьдесят четыре колокола. Три тысячи шестьсот пятьдесят две тонны первоклассной бронзы без толку болтается в воздухе. Если бы всю эту бронзу сдать в Рудметаллторг, то за все заплатили бы три миллиона рублей».
Илья поправил очки, весело взглядывая на слушателей.
– Ого, все высчитал газетчик.
«Попы всячески сопротивляются изъятию колоколов. Когда в смоленский собор пришла комиссия и решила, что тысячепудовый колокол можно было бы без греха снять, то поп стал отговаривать комиссию: „Что вы, что вы! Это же величие города!“
Нас такое „величие“ не слишком радует. Нам даже кажется как-то „величественней“, если мы все смоленские колокола (а они весят сто тонн) передадим фабрикам и заводам».
– И что было дальше? – спросил Илья у Виталия Ильича.
Тот пожал плечами и ответил:
– А как вы думаете?.. Прошел пленум Смолгорсовета, решение приняли, все колокола сняли, их было восемьдесят восемь, разбили и свезли на склад Рудметаллторга. Но три колокола уцелели все-таки. Шестнадцатого века, семнадцатого и восемнадцатого. Первый так и стоит на Соборном дворе, второй все еще на колокольне, третий исчез. – Виталий Ильич вздохнул, снова взялся за ложку, откусил хлеба и посербал ухи.
– На вкус музейщиков – да, варвары, – проговорил Глеб.
– А на ваш? – быстро спросил Виталий Ильич.
– Честно сказать… и не знаю. Стране действительно необходим этот… нужна эта бронза.
– Но после переплавки она получалась крайне низкого качества, – заметил Виталий Ильич. – И знаете, что мне все это очень живо напомнило? Эта вот история с колоколами?
Глеб с Ильей и Натальей Михайловной воззрились на крупное лицо Виталия Ильича, все-таки совсем непохожего на живописца.
– События двухсотпятидесятилетней почти давности. Это уже все было, здесь, – он постучал пальцем в стол, – в Смоленске. Поляки с французами и немцами пытались снимать колокола с церквей, но им препятствовал священник. Никифор Мурзакевич. Помните такого?.. Хе-хе. Ну вот. И был он ими бит и отведен в муниципалитет в магистратском доме, и французский глава города и
