Я понимал, что проиграл. Но у меня оставалась еще одна последняя карта.
— Галина Ивановна, — сказал я, — если вы считаете необходимым организовать предварительную встречу с участниками телемоста, воля ваша, я тут ничего не могу поделать. Но если в результате этого что-то произойдет, то это будет ваша ответственность. Я хочу, чтобы прямо в протоколе было зафиксировано, что я предупредил вас о возможных последствиях вашего решения. Теперь это ваша ответственность, — повторил я, — я умываю руки.
До последнего времени самым большим преимуществом, коим обладали партработники высокого уровня, была возможность приказывать, никак не отвечая за результаты своих приказов. Если результат был удачным, партначальник пожинал соответствующие плоды: ордена-медали, продвижение по службе и прочие удовольствия. В случае неудачи рубили голову непосредственному исполнителю, который «не справился». Но я отказывался брать на себя ответственность «исполнителя», что было совершенно неприемлемо для партработника типа Бариновой.
— Ну зачем же вы так категоричны, — от ее улыбки растаял бы даже Петя Попугайчик, — мы же не бюрократы. — Она, встала, взяла меня за левую руку чуть выше локтя и повела из кабинета. — Пойдемте, нас ждет… — Баринова назвала имя-отчество, которое я с тех пор запамятовал, хотя речь шла о секретаре по идеологическим вопросам, весьма важной персоне в партийном мире. Мы пошли по бесконечным коридорам Смольного — это было для меня впервые, но потом я бывал здесь еще и каждый раз думал о том, как зимой 1934 года за одним из поворотов Сергея Мироновича Кирова ждал убийца. Убийца, как мне когда-то рассказывал человек, имевший отношение к этому делу, не дожил до допросов и до суда, он погиб, кажется, в автомобильной катастрофе, когда его везли на допрос или из тюрьмы в тюрьму. По некоторым источникам, Леонид Николаев — так звали убийцу — был судим и расстрелян. Но суд этот — если он и был — почему-то проводился без публики, без газетных заголовков, без криков типа «собаке собачья смерть», в отличие от знаменитых процессов 1936–1938 годов.
Гибель же Кирова послужила сигналом к началу сталинского террора, уничтожившего всю оппозицию и, как мне кажется, лучшие умы страны.
Кабинет второго секретаря был огромных размеров — разместились бы здесь все будущие участники телемоста. Самого же второго секретаря я плохо помню — лет пятидесяти, роста среднего, очки в роговой оправе, твидовый пиджак; говорил он хорошо поставленным баритоном и довольно активно размахивал руками. Он поздоровался со мной, дернув мою руку вверх, потом сказал:
— Раз вы не советуете встречаться с участниками мероприятия, не будем встречаться. Вот и все. Вам виднее, мы вам доверяем. Ответственность ваша. Желаю удачи.
Полагаю, что я застыл с выражением полного идиотизма на лице, потому что Баринова засмеялась. Только тогда я понял, как тщательно они подготовились. Еще до моего прихода они были согласны отказаться от предварительной встречи с аудиторией, просто хотели услышать мои доводы. Приглашение Пети Попугайчика стало чисто театральным представлением (допускаю, что Петр Петрович не был в курсе); они всего лишь решили меня испытать. И как только я заявил Бариновой, что умываю руки, что теперь это их ответственность, как только мяч оказался на их половине корта, они тут же вернули его мне и заявили, что игра закончена: мол, я вышел в финал, а уж если я проиграю там, тогда поговорим…
Наступил день телемоста. Состояние у меня было как у человека, которому сказали, что у него рак в последней стадии и нет надежды на спасение. Понимая, что смерть неминуема, он не особенно волнуется. Чему быть — того не миновать. Тем более учитывая, как мало времени у него осталось: три… два… один… старт!
Начало не предвещало ничего хорошего и застигло всех советских участников, в том числе и меня, врасплох. Американцы сразу полезли в драку и принялись лупить по Советскому Союзу во всех направлениях: эмиграция, «отказники», антисемитизм, права человека, диссиденты, свобода слова, Сахаров, Афганистан, южнокорейский лайнер 007, Солженицын… Подобного никогда не было на советском телеэкране, тем более с участием американцев! Любая критика советской системы просто-напросто запрещалась, между собой люди, конечно, выражали недовольство, но осторожно, чаще всего дома, на кухне, среди своих. Если в средствах массовой информации появлялась критика, то она была тщательно дозирована, кроме того, всегда подчеркивалось, что речь идет о «нетипичном явлении», об «отдельно взятых недостатках». Советские участники растерялись, фактически потеряв дар речи.
Я же как ведущий попал словно кур в ощип. Я был похож, по крайней мере внутренне, на циркового жонглера, который одновременно «работает» с несколькими наборами разных предметов, отчаянно стараясь ни один не уронить. Во-первых, я должен был способствовать общению между двумя сторонами. Во-вторых, мне надлежало постоянно оценивать собственное поведение, а еще следовало понять, как реагировать на Фила Донахью, который вел себя будто Рэмбо (как он объяснил мне потом, ему поручили не давать спуску «этим русским»). Я не знал, стоит ли мне пойти на обмен ударами или не позволять втягивать себя в конфронтацию? В-третьих, я не мог забыть о тех, кого не было видно в кадре, о тех, кто наблюдал со стороны, — о телевизионных начальниках, о Галине Бариновой со товарищи из Смольного. Что думали они по поводу происходящего? Наконец, в-четвертых, я задавался вопросом: выйдет ли когда-нибудь эта запись в советский телевизионный эфир и если выйдет, то в насколько обрезанном виде? Мне кажется, мое положение было куда более сложным и драматичным, чем положение Фила, да и моя аудитория совершенно не упрощала дело.
Отбор участников телемоста Ленинград — Сиэттл «Встреча в верхах простых граждан» на кировском заводе. Лениград, 1985 г.
Советских участников фактически подобрала — пусть с нашей помощью, но с правом решающего голоса — Мэрилин О’Райли, женщина, работавшая много лет с Донахью сначала в Чикаго, затем в Нью-Йорке. Она являлась экспертом по подбору аудитории ток-шоу, но помимо прочего эта ирландская американка из Города ветров (как называют американцы свой самый американский из всех городов — Чикаго), эта мать шестерых мальчиков и одной девочки была совершенно прелестной женщиной. Несмотря на то что она не знала ни одного русского слова, она сумела не только установить человеческий контакт со всеми предполагаемыми советскими участниками, но и обворожить каждого из них. Ей помогала другая сотрудница Донахью, Лорейн Ланделиус, женщина пенсионного возраста, необыкновенно добрая, теплая и деликатная — такая всеобщая мама. Подавляющее большинство советских участников впервые увидели «живых» американцев и подсознательно они милые и симпатичные, как Мэрилин и Лорейн. С этим ощущением они пришли в телевизионную студию, некоторые даже принесли с собой букетики цветов, чтобы помахать ими, приветствуя своих «американских друзей» и борцов за мир. Они сидели в студии с улыбками на лицах в ожидании начала коллективного космического рукопожатия, а вместо этого получили по морде. И они пошли на обмен ударами.
