Ничто из этого не сказывалось на повседневной реальности, однако влияние новых естественнонаучных концеций на интеллектуальную атмосферу эпохи было фундаментальным. В то же самое время философия претерпевала серьезную трансформацию, вызванную неудачей попытки Бертрана Рассела (предпринятой в совместном с Альфредом Уайтхедом труде 1916 года «Principia Mathematica») продемонстрировать, что все математические истины могут быть напрямую выведены из истин логики. К 1931 году, когда Курт Гедель доказал, что ни одна формальная математическая система не может быть полностью доказана по своим собственным правилам, направление, которое аналитическая философия приняла со времен Декарта, уже находилось под большим вопросом. Преподававший в Кембридже, собственной епархии Рассела, австрийский философ Людвиг Витгенштейн учил студентов, что фундаментальные представления о языке как отражении действительности и, к примеру, о логически корректных предложениях как описаниях реальных обстоятельств далеки от истины. Этот тезис может показаться принадлежащим к области интеллектуальных изысков, однако вкупе с теориями Эйнштейна, Бора и Гейзенберга он всерьез подрывал веру в то, что люди способны понимать мир, опираясь на обыкновенное наблюдение и пользуясь для описания обыкновенным языком. Мир оборачивался царством субъективности, в котором смысл был неотделим от ситуации и контекста.
В эпоху, коща недавнее прошлое не могло служить опорой в поисках ответа на вопрос, как жить дальше, политика, культура и сама цивилизация Европы казались многим нуждающимися в новом самоутвреждении, кто бы ни взял на себя ответственность быть его проводником. По всему континенту восторги по поводу коммунизма уравновешивались, а чаще меркли на фоне буржуазного испуга перед возможностью прихода коммунистов к власти, смешанного с затаенным желанием возродить мифологизированное былое величие. Граждане этнических государств Европы, уставшие от мелочности урбанистического быта, а в Австрии и Германии с негодованием вспоминавшие о предательстве своих правительств во время войны, чувствовали потребность в подвиге, в том, чтобы исполнять историческое предназначение нации. Новая доктрина фашизма расчитывала найти отклик именно у таких людей.
Стремительность, с какой фашизм подчинил себе Европу, не может не поражать. В 1920 году весь континент от границ Советского Союза до Атлантики жил при конституционных национальных правительствах, опиравшихся в своей деятельности на демократические институты. Треть планеты состояла из колоний, но из тех 65 стран, что обладали самостоятельностью, в межвоенный период всеобщие выборы не проводились только в пяти. Катастрофа Первой мировой, привившая многим скептицизм в отношении прогресса, не остановила движения к дальнейшей общественной и политической либерализации. На первый взгляд не существовало серьезных препятствий, способных остановить, а тем более обратить этот почти повсеместный демократический процесс. Европа, как представлялось, шествовала к лучшему будущему, в котором процветание и выборные институты политической власти наконец смогут гарантировать миру мир.
Несмотря на все это, период с 1918 по 1939 год стал эпохой глубочайшего краха конституционного либерализма. До конца мирного периода представительные собрания были распущены или лишены реальных полномочий в 17 из 27 европейских стран, и еще пять прекратили существование в ходе начавшейся войны. Только Британия и Финляндия, а также сохранившие нейтралитет Ирландия, Швеция и Швейцария поддерживали деятельность демократических институтов на протяжении отрезка истории между окончаниями двух мировых войн. В других частях света, в том числе в Японии в 1930–1931 годах и в Турции в начале 1920–х годов, демократические системы сворачивались пришедшими к власти милитаристскими режимами. В некоторых государствах кратковременную победу торжествовали коммунисты, однако немецкий пример и влияние в конечном счете закрепили тенденцию, в соответствии с которой последнее слово всегда оставалось за правыми. Устрашенные призраком коммунизма и ободряемые успехами фашизма в Италии и Германии, правители Европы как один меняли повадки — играли мускулами, устраивали гонения на инакомыслящих, выпячивали национализм. Некоторые, как король Югославии Александр, были обыкновенными консерваторами старой закалки, пытавшимися обратить волну социальных реформ; другие, как португальский диктатор Оливейра Салазар, ставили своей целью не меньше, чем возрождение славного средневекового прошлого.
Европа между мировыми войнами, с вновь созданными государствами. К 1920–м годам все государства Европы имели демократическое правление; к 1940 году демократия сохранилась лишь в четырех
Нам уже знакомы некоторые культурные тенденции, являвшиеся подоплекой этих перемен. Еще одним принципиальным моментом развития Европы в 1920–х и 1930–х годах стала массовая внутренняя миграция и структурное обновление трудовых и общественных отношений. Не удивительно, что в обстановке, когда многих охватывала тоска по блаженной простоте прошлого, возникал широкий спрос на идеологии, объяснявшие, почему она была утрачена и как ее вернуть. Между тем европейских левых постиг раскол — социалисты, решившие включиться в легитимную политическую жизнь, теперь противостояли коммунистическим и прокоммунистическим организациям, которые не переставали верить в революцию как в единственный способ добиться реальных перемен. В 1919 году состоялся учредительный конгресс Коммунистического Интернационала, делегаты которого, все как один приверженные делу «пролетарской революции», представляли 26 европейских стран (а также Соединенные Штаты, Австралию и Японию). В свою очередь подъем коммунизма и социализма заставлял нижнюю прослойку среднего класса, мелкую буржуазию — «маленького человека», очутившегося между молотом и наковальней крупного бизнеса и организованного рабочего движения, — с большим энтузиазмом внимать посулам, раздававшимся из уст фашистов. (В Вене в 1932 году из всех национал–социалистов, выбранных в муниципальный совет, 56 процентов были представителями сословия «белых воротничков», 14 процентов — выходцами из рабочей среды и 18 процентов работали на себя.)
Не менее важную роль в подъеме фашизма сыграл и особый аспект общественных настроений в странах, потерпевших поражение в Первой мировой, — широко распространенное ощущение предательства. Достаточно бывших военнослужащих, вернувшихся к работе у станка, за конторским столом или за прилавком магазина, вспоминали о прожитом между 1914 и 1918 годами отрезке жизни как о замечательной поре, когда боевое товарищество и доблесть сражаться за великое дело вполне компенсировали ужасы и невзгоды окопной войны. На фоне эпического величия битвы штатское существование выглядело жалким и недостойным — недаром в начале 1920–х годов итальянская фашистская партия больше чем наполовину состояла из бывших фронтовиков.
Еще один сокрушительный удар по либеральной демократии, которая отступала под двойным натиском коммунизма и фашизма, нанес кризис рыночного капитализма. Надо помнить, что либерально–демократические государства, по определению опиравшиеся на поддержку всех слоев населения, находились в косвенной зависимости от меры его благоденствия. Когда экономический кризис лишил их сбережений и работы, люди отказали системе в поддержке — многие решили, что либеральная капиталистическая демократия вовсе не является наилучшим государственным строем.
В крайнем выражении все эти факторы проявились в Германии — самой населенной, богатой и в скором будущем самой сильной стране Европы. Поскольку капитуляция 1918 года была подписана в отсутствие явного военного поражения, значительная часть армии считала себя преданной. Выход обиде, на которую накладывалось недовольство невзрачной штатской жизнью, многие из них находили в разнообразных ветеранских объединениях, в частности печально известном «Добровольческом корпусе». Условия, навязанные Германии Версальским миром 1919 года, лишь обостряли их чувства. Франция получила обратно Эльзас- Лотаригию, Бельгия — земли к востоку от Мааса. Польше отошла территория Западной Пруссии, Познани (Позена) и Силезии, Литве — часть территории отныне изолированной Восточной Пруссии; особым статусом наделялись район вокруг портового города Данциг (Гданьск) и Саарский угольный бассейн, а Рейнская область превратилась в демилитаризованную зону. В дополнение ко всему Германия была вынуждена согласиться на крупномасштабные денежные репарации странам победившей коалиции.
Германские имперские границы, установленные в 1871 году, и внутреннее устройство Австро–Венгрии рушились и изменялись на глазах. Еще до перемирия 1918 года части старой габсбургской территории в Центральной Европе — Чехословакия, Венгрия и Югославия — провозгласили независимость. В ноябре 1918 года Курт Эйснер объявил Баварию «социалистической республикой», и когда тремя месяцами позже он был убит, пришедшие к власти коммунисты учредили Баварскую советскую республику (их примеру последовали также коммунисты в Венгрии). Протофашистский «Добровольческий корпус» оказал сопротивление новым властям, организовывая уличные сражения со сторонниками коммунистов в Мюнхене и Берлине. В 1919 году в ходе неудачной попытки восстания в Берлине лидеры компартии Карл Либкнехт и Роза Люксембург были схвачены и убиты неизвестной группой армейских офицеров, возможно, членов «Добровольческого корпуса». В мае 1919 года «Добровольческий корпус» при поддержке 30 тысяч членов военизированных группировок сверг советское правительство Баварии, расправившись примерно с тысячей мужчин и женщин.
