Следует отметить, что многие немецкие женщины старались в то время найти себе так называемую "протекцию" в лице какого-нибудь советского солдата. Они надеялись" что он защитит их от группового изнасилования. Двадцатичетырехлетняя актриса Магда Виланд встретила советские войска, находясь в доме на Гизебрехтштрассе, неподалеку от Курфюрстендамм. Для нее это был "самый страшный момент за всю войну". Действуя почти бессознательно, она попыталась спрятаться в платяном шкафу, но ворвавшиеся в квартиру советские солдаты быстро обнаружили ее укрытие. Из шкафа актрису вытащил очень молодой солдат, призванный, очевидно, из Средней Азии. Он был так взволнован и зачарован видом белокурой красавицы, что испытал преждевременное семяизвержение. На языке знаков женщина предложила ему стать его "подругой", но только в том случае, если он защитит ее от посягательств других советских военнослужащих. От этого предложения молодой солдат пришел в еще большее возбуждение и вышел из комнаты, чтобы похвастаться своей добычей перед товарищами. Однако спустя некоторое время в помещение вошел другой солдат и жестоко изнасиловал женщину.
Тем временем в подвале дома пряталась еврейка Эллен Гётц, Это была подруга Магды, которой чудом удалось бежать из тюрьмы на Лертерштрассе, после того как тюремное здание оказалось разрушено бомбами. Эллен также обнаружили советские солдаты и изнасиловали ее. Когда соседи пытались объяснить русским, что эта женщина не немка, а еврейка, и что гестаповцы долгое время содержали ее в тюрьме, солдаты спокойно возразили: "Женщина есть женщина". Чуть позднее в доме появились советские офицеры. Сами они вели себя достаточно корректно, но не пошевелили и пальцем, чтобы приструнить своих подчиненных.
Население Гизебрехтштрассе представляло собой довольно странное сообщество немцев. В доме под номером десять жил известный журналист Ганс Гензеке, которого обвиняли в укрывательстве евреев. На третьем же этаже здания располагались апартаменты женщины, являвшейся любовницей самого Кальтенбруннера. Она развлекала своего господина в комнатах, украшенных дорогой мебелью и коврами, которые, несомненно, были украдены из оккупированных стран Европы. В следующем доме под номером одиннадцать располагался так называемый "Салон Китти" - нацистский бордель для важных персон{803}. В нем работали шестнадцать молодых проституток, специально отобранных Гейдрихом и Шелленбергом. Таким образом, разведка СС получила возможность собирать компрометирующий материал и шантажировать различных чиновников, офицеров и иностранных дипломатов. Во всех комнатах борделя были спрятаны "жучки", и, когда сотрудники НКВД после падения Берлина стали обыскивать здание, они проявили огромный интерес к подобного рода техническим приспособлениям. Следующим по счету шел дом, в котором до своего ареста за участие в июльском заговоре против Гитлера жил комендант Берлина, генерал-полковник Пауль фон Хазе.
Опасность подстерегала берлинцев с обеих сторон. В любой момент они могли стать жертвой советского артиллерийского снаряда либо быть расстрелянными эсэсовцами за то, что выкинули белый флаг. Из руин дымящихся зданий тянуло смрадом горящих трупов, тогда как из подвалов - запахом уже разлагающихся останков. Сейчас Берлин был совсем не похож на тот город, каким его целых три года изображала советская пропаганда - "серым, мрачным, угрожающим центром бандитского капитализма"{804}.
Спокойно в нем не могли себя чувствовать даже коммунисты. В районе Веддинга, где в 1933 году были сильно распространены прокоммунистические и леворадикальные настроения, навстречу наступающим советским войскам вышли активисты с Юлихерштрассе. Они держали в руках партийные билеты, которые прятали от нацистов в течение целых двенадцати лет. Рядом с мужчинами шли их жены и дети, предлагавшие помощь на кухне, по санитарной обработке солдат и т.п. Однако, как свидетельствовал один бывший французский военнопленный, "в тот же вечер советские военнослужащие стали насиловать их"{805}.
Пока все внимание обитателей бункера фюрера сосредоточилось на продвижении советских таков от Потсдамерплац к Вильгельмштрассе, советское командование больше волновалось за положение в северной части центрального района города. Войска советской 3-й ударной армии, наступавшие в районе Моабита - северо-восточнее Шпрее, были нацелены на рейхстаг.
Командир 150-й стрелковой дивизии, генерал Шатилов, почему-то полагал, что обороной тюрьмы Моабит может руководить сам Геббельс, и поэтому существует реальная возможность взять его живым{806}. Позднее он вспоминал, что тогда перед его глазами лежало мрачное, громоздкое здание с узкими бойницами окон{807}. (Для русских действительно едва ли не каждый дом в Берлине являлся символом зла. Чуть раньше, сразу после перехода немецкой границы, они видели его в каждом дереве.) Штурм Моабитской тюрьмы был отнюдь не простой задачей{808}. Как всегда, вперед выдвинулась советская тяжелая артиллерия, но вести прицельный огонь ей мешала бешеная стрельба из стрелкового оружия, открытая немцами из окон здания. Расчеты орудий несли существенные потери. Тем не менее вскоре в тюремной стене была пробита брешь, в которую устремились штурмовые группы. Как только советские бойцы оказались во внутренних помещениях, немецкие солдаты стали поднимать руки вверх. Затем в дело вступили советские саперы. Каждый немецкий военнопленный тщательно обыскивался - советское командование не теряло надежды, что среди них может оказаться Геббельс. Были открыты двери темниц, из которых на солнечный свет вышли тюремные узники.
Взятие других объектов германской столицы обходилось советским войскам еще дороже. Редактор газеты "Воин Родины", посетивший в то время Берлин, с горечью констатировал, какую огромную цену платят советские солдаты за каждый шаг, приближающий их к победе. Спустя каких-то несколько секунд он сам был убит разрывом снаряда. Смерть в преддверии окончания войны казалась еще более нелепой и мучительной. Многих военнослужащих потрясла гибель Михаила Шмонина - молодого и всеми любимого командира взвода. "За мной!" крикнул он бойцам и побежал по направлению к зданию, где засели немцы. Но в этот момент в дом попали сразу три тяжелых снаряда - без сомнения, советские. Стена дома с грохотом обвалилась, и молодой "розовощекий лейтенант с открытым лицом и большими светлыми глазами" был погребен под ее руинами.
Несмотря на то что советские солдаты вскоре осознали, как нужно действовать в уличных боях в укрепленном городе, где за каждой баррикадой прятались враги с фаустпатронами, а каждый дом был превращен в огневую точку, они все больше и больше полагались на тяжелые артиллерийские орудия 152- и 203-миллиметровые гаубицы, стрелявшие прямой наводкой{809}. Теперь штурмовые группы не переходили в атаку, пока артиллеристы не прокладывали для них дорогу в каменном мешке. Тем не менее в Берлине существовал один боевой район, в котором красноармейцы чувствовали себя особенно уязвимо. Им являлась целая сеть тоннелей метро и подземных бункеров, которых в городе насчитывалось свыше одной тысячи. Советское командование было сильно обеспокоено возможностью пребывания в бомбоубежищах для мирного населения вооруженных немецких военнослужащих. Оно полагало, что те будут отчаянно сопротивляться и стрелять в спину русских войск. Поэтому наступающие советские части проверяли буквально каждый подвал, встречающийся на их пути. Гражданские жители, прятавшиеся там, могли легко стать жертвами автоматной очереди. Ходили слухи, которые по большей части можно отнести к параноидальным, что русские пускали по тоннелям метро танки Т-34. Единственным достоверным свидетельством о существовании "подземных танков" был случай, когда механик-водитель советской боевой машины не заметил входа на станцию "Александерплац" и Т-34 просто съехал вниз по лестнице. К сведениям о том, что русские ставили легкие орудия в вагоны метро и таким образом создавали нечто вроде бронепоездов, следует также относиться с осторожностью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
