Все чаще и чаще она возвращалась мыслями к Грину. Еще в 1932 году, полтора месяца спустя после смерти Александра Степановича, она сообщила Новиковым о своем желании написать биографию Грина:
«Если удастся, сама попробую написать, не удастся – попрошу кого-либо, но хочу это сделать при жизни, а то на А. С. так много лишнего лежит, что только я могу разобраться в этом; об этом лишнем мы с А. С. часто говорили. Буду собирать все – и белое, и черное, чтобы вышел не только мой человек, но и вообще человек».[566]
А в 1938 году писала критику Корнелию Зелинскому:
«Вся моя человеческая жизнь оправдана одиннадцатью годами жизни с Александром Степановичем. За шесть лет после его смерти я, конечно, невероятно изменилась, душевно постарела, погрубела, но знак А. С. всегда останется на моем существе. И, как бы ни была трудна мне жизнь с ним, она была прекрасна».[567]
Нина Николаевна призывала Веру Павловну делать эту работу вдвоем: она бы написала свою часть воспоминаний, а Калицкая – свою, но Вера Павловна долго отказывалась. По таинственным законам человеческой души с годами образ Грина не просветлялся, но становился в ее памяти более темным и отталкивающим.
«Вспоминала, как когда мы приезжали в Ленинград и мы пустились в воспоминания, кончилось это Вашими, да, кажется, и моими слезами, так это все было надрывно».[568]
«Писать об А. С. в радужных красках я не могу; чем больше я о нем думала, тем труднее мне изобразить его положительным типом. Слава Богу, в молодости, когда я с ним жила, я его не совсем знала, очень многого не понимала и потому могла как-то мириться и жить, а теперь образ его кажется мне и трагическим, и страшным, а хорошее в нем только искрами. Блеснет и потухнет».[569] А в другом письме добавила: «Поистине это был человек, про которого можно сказать словами Достоевского: „Бог с чертом борются, и место битвы – сердца людей“».
Год спустя она все же написала воспоминания, отослала их Нине Николаевне, и это едва не привело к разрыву между двумя женщинами. Нина Николаевна была огорчена, оскорблена, защищала Грина и обвиняла Веру Павловну в том, что воспоминания написаны «по-бабьи». Калицкая отвечала:
«Я уже Вам раньше писала, что относилась к Вам как к сестре. Вытекало это из такого понимания наших отношений: и Вы, и я несем одинаково тяжелый крест, прожив с А. С. Разница только в том, что я помогала А. С. встать на ноги, а Вы были идеальной женой для состоявшегося писателя и всячески облегчали его кончину. Я думала, что общий „крест“ нас роднит. Но из Вашего письма я поняла, что все это неверно. Если на всю жизнь согрел Вас А. С., дал Вам такой большой запас счастья, что его хватит до смерти, то жизнь с ним уже не „крест“, а все мои построения были на песке. Если здоровый больного не разумеет, то и счастливый – несчастливого.
Вы, Нина Николаевна, наших отношений с А. С. по-настоящему не знаете, так как вообще отношения между мужем и женой знают только эти два человека. Огорчить Вас своими воспоминаниями я отнюдь не хотела, даже не подозревала, что это может случиться…
Ведь я и 1/4 правды об А. С-че не написала. Сделала это в память о любви к нему, по-своему жалея, а Вы считаете, что я очернила его! Вам посчастливилось никогда не увидеть одного из многих ликов А. С-ча страшного, потому Вы так меня строго и судите… Вам он говорит: „она меня никогда не понимала“, а мне в последний свой приезд: „как ты могла спускать мне все, что я вытворял: ведь меня бить было надо“».[570]
Но судила Нина Николаевна Веру Павловну не только за изображение неприглядных сторон человеческого поведения Грина. Каково было ей читать такие нравоучительные, перечеркивающие его творческий, писательский путь пассажи из литературоведческой статьи Калицкой: «Грин не мог не понимать, что писатель только тогда становится „властителем дум“, когда сливается с жизнью людских истоков, болеет их горем, радуется их радостям и отвечает так или иначе на запросы жизни. Он подходил к такому пониманию, медленно нащупывая „дело, которое могло бы заполнить жизнь“, и, конечно, нашел бы это дело в „литературе, сливающейся с жизнью“, если б не дурная наследственность, беспризорная юность и разгул не погубили бы его преждевременно и не истощили бы еще за несколько лет до смерти».[571]
После этого в их переписке наступил перерыв. Только полгода спустя Нина Николаевна написала Вере Павловне примирительное письмо, и та так же примирительно отвечала: «Я понимаю, что писать об А. С. надо как можно мягче и осторожнее. У меня всегда было чувство контакта с умершими, есть оно и с А. С. И надо быть с ним в мире. Простите за эту мистику, но я думаю, что она Вам понятна».[572]
А между тем Грина, хоть и со скрипом, издавали. В 1933 году вышли в «Красной нови» с предисловием Мариэтты Шагинян рассказы, которые он напрасно пытался опубликовать при жизни. На издании книг Грина настаивали многие признанные советские писатели и поэты: Олеша, Паустовский, Леонов, Малышкин, Огнев, Багрицкий.
Последний писал: «А. Грин – один из любимейших авторов моей молодости. Он научил меня мужеству и радости жизни. Мало кто из русских писателей так прекрасно овладел словом во всей его полноценности, и никто, я уверен в этом, не умел так сюжетно строить. Мы не имеем права забывать этого мастера – это бесхозяйственно. Он может научить многому наших молодых авторов».[573]
«Грин для многих из современных наших писателей был школой во многих отношениях. Для меня лично Грин – один из любимейших мастеров – мастер удивительный, в своем роде единственный в русской литературе… Качество, высокое качество, поэзия, исключительная выдумка, вера в силу человеческих возможностей – вот свойства Грина», – утверждал Ю. Олеша.[574]
Фадеев, рапповец, сподвижник Авербаха, призывавший сбросить Шиллера с корабля современности за романтизм, направил в 1933 году вместе с Юрием Либединским в издательство «Советская литература» письмо, в котором есть такие строки: «Несомненно, что А. С. Грин является одним из оригинальнейших писателей… Многие книги его, отличающиеся совершенством формы и столь редким у нас авантюрным сюжетом, любимы молодежью… Они принесут немалую пользу».[575]
И книги Грина снова начали выходить. В 1934 году – рассказы, в 1935-м – «Дорога никуда», в 1939-м – «Золотая цепь». Былые критики Грина пересматривали свое к нему отношение. Изменились и стиль, и тон, и название рецензий: «Героическое…», «Вымысел и жизнь», «Оправдание романтики», «Право на мечту». Большую роль в деле сближения Грина с советской литературой сыграла повесть Паустовского «Черное море». Грин был зачислен в отряд сказочников, пусть кое-что не понявших в революции, но все же наших, советских. Немного подпортила общую картину статья Веры Смирновой «Корабль без флага», опубликованная 23 февраля 1941 года в «Литературной газете» и обвиняющая Грина в отсутствии патриотизма:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
