— Сказывал, что князья при добром, дорогом оружии, такое лишь на Москве сыскать можно. Расчет ведут золотниками, без знания дела. Видать, богатая казна!
При этих словах хмель окончательно вылетел из головы Надежи Сидора, но мысли стали путаться еще больше. Его даже не удивили высокие титулы гостей. Видно, страх затмил разум.
— Уходить, хлопцы, надо непременно и срочно! По наши души грешные пожаловали! Сыскали нас государевы приказчики! Я так разумею. Разделимся на два отряда. Одни идут к причалу и выбирают коч, что со снастями на плаву стоит. Берут коч силой и готовятся к отходу. Другие, их поведу я, нападут на государевых приказчиков, отнимут их добро и — ходу на пристань. Особо помните, что из самопалов не палить, саблями не рубить и смертоубийство не чинить. Уйдем, хлопцы, обратно на реку Вилюй, там земли мангазейские, даст Бог, перезимуем и животы сбережем.
6
Гостевая изба князей Шориных.
Когда лихая братия ворвалась в гостевую избу, на их счастье, князей Шориных не было. Вульф и Игнатий попытались встать на защиту имущества, но, как говорится, были сметены превосходящими силами противника. Повязав защитников гостевой избы, атаман Надежа с умным видом перерыл дорожный письменный набор и, не будучи грамотным, удостоверился в своей правоте лишь солидным видом бумаг за сургучными печатями. Он даже возгордился своей важностью и удалью: шутка ли, каких людей по его душу послали, а он все равно ушел!
— Ну что, выкусили! — молвил гордо атаман, показав сложнейшую фигуру из трех пальцев. — Надежу Сидора так просто не возьмешь!
— Нам только девка нужна, Дарья! — крикнул ему вдогонку Вульф, почувствовав во всем этом какой-то подвох.
Но было поздно останавливать разбойничков, теперь любое противодействие лишь усиливало их прыть. Преступили казачки закон человеческий.
7
Зимовье Пустозерских поморов.
Мужики возились во дворе. Талая вода еще по весне подмыла баньку, та и просела. Вот и решили лагу под угол подвести да и венец заодно прибавить.
Дарья, улучив момент, скребла столы, лавки, пытаясь хоть как-то освежить прокопченное дымом зимовье. Изменилась дивчина за последнее время, повзрослела, да не годами, а разумом бабьим. От непослушной дочери и неверной полюбовницы следа не осталось. Намучилась дивчина вволю, натерпелась обид и унижений, да и лямка мужичья все же бабе не по плечу оказалась. Ей бы сейчас мужа да детей рожать, а она среди поморов. Ладно что не в блядню угодила, а то полюбовник Петруха запросто мог запродать в пьяном кураже. Да, видимо, Бог смилостивился, к Сидору Чалому угодила. Как и должно монашке, стала проводить вечера в молитвах, истинно раскаиваясь в непутевой своей судьбе. Поморы ее не забежали, да и кормщик все более кряхтел и кашлял в ее присутствии. Но чувствовала девка, что не ко двору она в Жиганах.
Когда Дарья уже домывала посуду, в зимовье вошел Сидор Чалый. Уселся на тесовую лавку и по обыкновению стал покашливать, собираясь с мыслями.
— Женить тебя, девка, надо, в церкви по закону православному, чтобы надежа-муж в жизни был. А тут земля бесовская, безбожная. Боюсь я тебя в зиму здесь оставлять. Сама пропадешь, и мои все сгинут. Даже слово Божье не удержит от соблазна. Мыслю, в Ленский острог тебя доставить, там все же власть государева защитой будет, да и народу поболее, чем здесь.
На этом разговор был прерван лаем собак и окриками людей. Видно, явились нежданные гости, а по местным понятиям, это событие не из желанных. Оконце, затянутое рыбьими пузырями, пропускало лишь дневной свет, и, чтобы взглянуть, Сидор подошел и приоткрыл дверь. Любопытная Дарья тут же стала поглядывать из-за его спины.
Там творилось нечто. В воротах зимовья стояли два человека. Сколь они были пригожи собой, столь и схожи. Сидор Чалый уже зрил их в корчме. А вот Дарья побелела как снег. Увидеть здесь братьев Шориных она никак не ожидала. Вскрикнув пораненной чайкой, она кинулась за занавеску в свой угол. Тот стыд, что она испытала в этот момент, передать невозможно. Ну а Сидор Чалый, видя столь дикую реакцию дивчины, все воспринял по-своему.
— Не бойся, девка, в обиду не дадим!
Как и все поморы, он москалей недолюбливал. Для него это было одним понятием, что приказчики и воеводы. И если в Пустозерске приходилось терпеть от них обиды, то тут он не собирался.
Смело шагнул кормщик во двор зимовья. Хмурые поморы обступили своего вожака, готовые по малейшему знаку достойно наказать пришлых.
— Что за люди пожаловали? — громко рявкнул Чалый.
Братья, завидев мелькнувшую в проеме Дарью, молча устремились внутрь зимовья. Для них она была наложницей этих бородатых, растрепанных морских разбойников. Началась рукопашная схватка. Добрые и бывалые бойцы сошлись в отчаянной драке. Удары кулаков более напоминали удары молота по наковальне. Крики людей, лай цепных псов, треск зипунов и костей слились в привычный для уха шум потасовки. Сидор Чалый не мог взять в толк. Как эти два москаля умудряются еще стоять на ногах и, более того, — теснить его проверенных в подобных драках поморов. Мужики один за другим падали на землю с разбитыми лицами, харкая кровью и выплевывая выбитые зубы.
Неизвестно, чем бы кончилось дело, но раздавшийся крик заставил братьев остановиться.
— Князь Петр! — неестественно громко возопил появившийся внезапно Вульф. — Нас ограбили, всю нашу справу воровские людишки унесли, не устояли мы супротив них! Они на пристань ушли к ладьям поморским!
В растерянности стояли Петр и Тимофей в окружении ухмыляющихся разбитых рож поморов. Но те смеялись недолго. Вскоре появился еще один вестник.
— Сидор Чалый! Беда стряслась! — завопил он еще шибче Вульфа. — Казаки Надежи Сидора наши кочи зорят! Поспешайте к пристани!
На этот раз дружно, в полном согласии устремились только что непримиримые враги спасать свое добро. Да и понятно, потери могут быть невосполнимы, а общая беда и врагов примиряет.
Игнатий приковылял к зимовью с большим опозданием. На дворе, кроме собак и сильно увечных в драке поморов, никого не было. Он и отыскал безутешно плачущую Дарью. На этот раз им никто не мешал. Как мог, успокаивал ее Игнатий. Рассказывал и о себе, и о братьях Шориных, и о Вульфе, а дивчина приходила в себя потихоньку. Как она была не права, думая, что забыта и брошена всеми! Тепло и радость жизни возвращались к ней. Молодость всегда берет свое.
«Какой милый этот Игнатий, добрый, ласковый, и хлопец гарный, — думала она. — Если предложит замуж идти, то обязательно соглашусь. Хватит пустой женкой бегать!»
