— Я отвергаю твое заступничество, — сурово возразил аббат. — Сан, дарованный мне церковью, наполняет мою душу гордостью не в минуты высшего благоденствия, а ныне, в переломный час испытаний. Я ничего не жду от тебя, кроме подтверждения, что мое мягкосердечие не помогло тебе заманить невинную доселе душу в сатанинские сети, что я не отдал волку ни одной заблудшей овцы из стада, доверенного мне верховным пастырем.
— Уильям Аллан, — ответил протестант, — я буду откровенен с тобой. Своего обещания я не нарушил — не возвышал я своего голоса даже для того, чтобы вещать добро. Но небу было угодно приобщить девицу Мэри Эвенел к истинной вере, неведомой тебе и другим ученикам римской церкви. Ей я помог моими смиренными силами. Я спас ее от козней злых духов, которые властвовали над всей ее семьей, пока она слепо подчинялась суевериям римской церкви, и — хвала создателю! — я смею надеяться, что она навек ограждена от твои хитросплетенных ловушек.
— Несчастный! — воскрикнул аббат, не будучи в силах подавить растущее в его душе негодование. — Как смеешь ты перед аббатом святой Марии похваляться, что тебе удалось увлечь душу одной из обитательниц нашей церковной округи на путь мерзких заблуждений и окаянной ереси? Ты, Уэлвуд, возмущаешь меня до такой степени, что мне уж невмоготу сдерживаться, и я вынужден употребить последние остатки моей власти на то, чтобы стереть с лица земли такого человека, как ты, который извратил все данные ему богом способности и посвятил их служению сатане.
— Делай что хочешь, — сказал проповедник, — твой суетный гнев не помешает мне исполнить мой долг и сделать для тебя все, что не противоречит моему высшему призванию. Я иду к графу Мерри.
Их беседа, грозившая превратиться в ожесточенный спор, была внезапно прервана глухим и унылым звоном самого большого и самого тяжелого монастырского колокола, которому летописи обители приписывали силу разгонять грозовые тучи и обращать в бегство злых духов. Ныне он только возвещал об опасности, не указывая, как от нее спастись.
Торопливо повторив свое распоряжение, чтобы вся братия, одевшись в торжественные ризы, собралась в соборе, аббат поднялся по своей потайной лестнице на зубчатую стену высокой монастырской колокольни, где встретил ризничего, в обязанности которого входило наблюдение за колокольным звоном.
— В последний раз управляю я колоколами, преподобный отец и владыка, — обратился он к аббату, — ибо вот уже приближаются филистимляне. Но я хотел, чтобы большой колокол святой Марии в этот последний раз звучал поистине чисто и полногласно. Я многогрешный монах, — прибавил он, обращая взор к небу, — но смею сказать, что с башни нашей обители ни один колокол не звучал фальшиво, пока перезвоном заведовал отец Филип.
Аббат, не отвечая, всматривался в дорогу, которая, огибая гору, спускалась к Кеннаквайру с юго-востока. Вдали виднелось облако пыли, слышалось ржание коней, то и дело сверкали копья — видно было, что отряд, спускающийся в долину, идет с оружием наготове.
— Стыжусь своей слабости! — проговорил отец Евстафий, отирая набегающие слезы. — Глаза мои помутились, и я не могу рассмотреть их. Взгляни, Эдуард, сын мой, — продолжал он, обращаясь к своему любимому послушнику, который стоял рядом с ним, — скажи, что у них за стяги?
— Шотландцы они как будто! — воскликнул Эдуард. — Да, вот белые кресты! Может быть, это — пограничная стража с запада или Фернихерст со своим кланом.
— Посмотри на их знамя, — продолжал аббат, — и скажи мне какой на нем герб?
— Герб Шотландии, — ответил Эдуард, — на четырехчастном щите я как будто различаю льва в обычной кайме и три подушки. Может быть, это королевское знамя?
— Увы, нет, — сказал аббат, — это герб графа Мерри. Он присвоил себе после недавних побед стяг доблестного Рэндолфа, а из своего наследственного герба изъял знак, указывавший на его незаконное рождение.. Даст бог, Мерри сам о нем не забудет и, домогаясь королевской власти, не посягнет на титул короля.
— Но, отец мой, — сказал Эдуард, — он защитит нас по крайней мере от бесчинства английских солдат.
— Да, сын мой, подобно тому, как пастух защищает от волка беспечную овечку, приберегая ее себе на ужин. О сын мой, тяжкие дни ожидают нас! В стенах нашей святой обители новая брешь — твой брат отпал от истинной веры. Я получил тайное уведомление о том, что Мерри собирается вознаградить услуги Хэлберта, обвенчав его с Мэри Эвенел.
— С Мэри Эвенел! — повторил послушник, чуть не свалившись и хватаясь за один из резных зубцов, украшающих величественную стену колокольни.
— Да, сын мой, Мэри Эвенел тоже отреклась от веры своих отцов. Не плачь, Эдуард, не плачь, возлюбленный сын мой! Исторгнуть слезы у тебя может только их вероотступничество, но не брачный союз. И возблагодари бога за то, что он наставил тебя на путь истинной веры и вырвал из стана нечестивых. Без заступничества пресвятой девы и святого Бенедикта ты бы тоже был среди отверженных.
— Отец мой, я стараюсь, — сказал Эдуард, — я стараюсь забыть прошлое. Но то, что я должен сейчас вырвать из памяти, было мечтой всей моей прошлой жизни. Решится ли Мерри покровительствовать столь неравному браку?
— Он решится на все, что содействует его планам. Замок Эвенелов являет собой надежную крепость, и Мерри там нужен хороший управитель и преданный человек. А разница в их происхождении для него ничего не значит — точно так же, не задумываясь, изуродует он живописный уголок природы, если ему понадобится возвести там военные укрепления и прорыть траншеи. Но не падай духом, ободрись, сын мой. Вдумайся: ты расстаешься с суетной грезой, взлелеянной в тиши и праздности. Вот я не плачу, а сколько я терплю? Взгляни на эти башни, где жили святые и где погребены герои. Подумай, что я, столь недавно призванный блюсти благочестивую паству, обосновавшуюся здесь еще на заре христианства, могу быть занесен в летописи как последний настоятель этой святой обители… Теперь спустимся и пойдем судьбе навстречу. Они уже у самой деревни.
Аббат стал спускаться, а послушник не мог оторвать глаз от величественного строения, с которым он теперь связал свою судьбу. Но даже сознание неминуемой опасности, нависшей над монастырем, не могло отвлечь его от мысли о Мэри Эвенел. «Все решено, она невеста Хэлберта», — подумал он, закрыл лицо клобуком и последовал за аббатом.
Теперь все колокола аббатства вторили погребальному звону самого большого, который, не уставая, напоминал о грозящем бедствии. Монахи с молитвой становились рядами, и слезы катились по их лицам при мысли, что, судя по всему, эта процессия — последняя в их жизни.
