— Надеюсь, неприятностей не будет? — прошептал он драматически.
Я расхохотался. Вот уж, ничего не скажешь — в этот момент я действительно чувствовал себя султаном Марокко.
— Не волнуйся, неприятностей не будет. Дамы решили скорее всего устроить вечеринку-экспромт, чтобы объединиться против меня.
Дружный взрыв хохота разрядил напряжение. И по мере того, как разговор наш становился все более оживленным и непринужденным, посетители ресторана возвращались к обычному своему времяпрепровождению: болтовне и разглядыванию соседей.
Когда мы с Даней выходили из дверей ресторана, было около двух ночи.
— Ну и веселье, — проговорила она. — Сидим и сверлим друг друга взглядами, пытаясь угадать, о чем кто думает.
— Согласен, занимательно, но каждый день я бы этого делать не стал. Уж больно утомительно.
— Зайдем ко мне, выпьешь посошок на дорожку. — Она рассмеялась. — Это тебя немного успокоит.
— Хорошо, но только на несколько минут. Завтра у меня тяжелый день.
Я ушел от нее только в пять. Войдя в кабину лифта, увидел в зеркальной стене какую-то развалину. На шее две царапины, в ушах звон от исступленных воплей, которые испускала Даня, пока мы боролись в постели. Я с сожалением рассматривал свою физиономию. Да, получил я гораздо больше того, что просил.
Швейцар у двери молча окинул меня взглядом. Такси поблизости не было, и я пешком побрел в сторону Парк-авеню, уж там-то они всегда поджидают позднего — или, наоборот, раннего — клиента. Машину, которая остановилась рядом, я не замечал до того момента, пока не услышал зовущий меня голос.
— Дакс!
— Беатрис!
Она сидела рядом с водителем, в ее зеленых глазах металось неясное чувство обиды.
— Мы гоняемся за тобой всю ночь. Никак не удавалось выбрать момент, чтобы ты был один.
15
Самое примечательное в Нью-Йорке, наверное, то, что независимо от того, день это или ночь, всегда можно найти место, куда пойти. Если в пять часов утра вы оказались в восточной оконечности Манхэттена, вам стоит заглянуть к Ройбену — это небольшой изысканный ресторанчик, где посетителю подадут все, что он пожелает: от чашки кофе до полного обеда.
Когда мы с Беатрис зашли туда, зал был почти пуст. Сидели лишь два-три человека, видимо, забывших о том, что ночь уже кончилась, а ранние пташки, похоже, еще не покидали своих постелей. Скучавший официант не обратил внимания на мой вечерний костюм. Он ко всему привык: здесь такое не в новинку.
— Что закажете?
— Кофе, — ответил я. Черный, крепкий и побольше. — Я взглянул на Беатрис.
— Мне то же самое.
Официант кивнул и отошел. Я хотел взять Беатрис за руку, но она отодвинула ее к краю стола.
— Я так волновался, когда узнал, что ты уехала. Думал о тебе каждый день.
Вновь тот же обиженный взгляд.
— У тебя исцарапана шея, на воротничке кровь.
— Придется выяснить отношения с парикмахером, — шутливо ответил я. — Не очень-то он осторожен. Беатрис не улыбнулась.
— Ничего смешного.
— Почему ты не сказала мне, что уезжаешь?
Она молчала до тех пор, пока нам не принесли кофе.
— Не так уж ты и беспокоился, если честно.
Я сделал большой глоток. Кофе был горячим, по желудку распространилось приятное тепло, я сразу почувствовал себя лучше.
— Какой смысл препираться? К тому же, ты вовсе не поэтому разыскала меня.
Она опустила голову к чашке. Может, мне и не стоило так говорить, но это было правдой. Наконец она подняла на меня глаза.
— Отец не поверил тому, что я ему сказала. Он уверен, что это ловушка.
— Отец! — взорвался я. — Видимо, он уверен и в том, что пятьдесят семь мертвых жителей Матанзы, — это тоже ловушка?
Беатрис ничего не сказала.
Мне вспомнились вчерашние слова сенатора о трусах, которые просят храбрецов, чтобы те шли умирать вместо них.
— Что ты сказал?
Оказывается, я произнес эту фразу вслух. Я повторил ее, добавив несколько слов от себя.
— Твой отец похож на генерала, который сидит в безопасности, в нескольких милях от поля боя с приятным ощущением того, что кровь, льющаяся по его приказу, никогда не обагрит его собственных рук. Если он действительно убежден, что выражает волю народа, то пусть выйдет вперед и открыто выступит против президента. Или он боится того, что проиграет и станет в глазах людей шарлатаном?
Губы Беатрис сжались.
— Он бы так и сделал, если бы верил, что президент сдержит свое обещание относительно амнистии! — со злостью ответила она.
— Президент будет вынужден сдержать слово! — Я тоже вошел в раж; все шло как-то наперекосяк. — У него нет другого выхода, он же заявил об этом на весь мир. Думаешь, он сможет пойти на попятный?
— И ты на самом деле в это веришь? — Беатрис в упор посмотрела на меня,
— Да. — Я демонстративно замолчал.
— Ты согласишься встретиться с моим отцом и поговорить? — спросила она после некоторой паузы.
— В любое время.
— Никакой слежки, ты придешь один.
— Да.
— Я сообщу ему об этом. — Она встала, я тоже начал подниматься, но она остановила меня движением руки. — Не ходи за мной.
— Беатрис, — я потянулся к ее руке. Она вновь убрала ее.
— Нет. Я совершила ошибку. Мне показалось, что мы с тобой живем в одном мире. Действительно — правы оказались они, а не я. Теперь я это вижу.
— Беатрис, я могу все объяснить...
— Не нужно! — голос ее задрожал. Повернувшись, ока торопливо направилась к выходу.
Я смотрел, как она удалялась от меня, и что-то во мне невыносимо заныло. Подойдя к широкому окну, я увидел, как она села в автомобиль, который тут же отъехал.
— Это все, сэр? — услышал я позади себя голос официанта.
— Да.
И только выбравшись в неясный серый утренний свет, я вспомнил, что так и не спросил ее, когда мы вновь встретимся.
Голос Марселя в телефонной трубке звучал доверительно.
— Я раздобыл информацию, о которой ты просил.
— Хорошо.
— Да, — быстро перебил он меня. Он не любил долгих разговоров по телефону. — Когда ты сможешь подойти, чтобы поговорить?
Я бросил взгляд на часы с календарем, стоявшие передо мной на столе.
— Сегодня вечером я приглашен на ужин. Может, после него?
— Отлично. Во сколько?
— В полночь не будет слишком поздно?
— Нет. Я предупрежу своего человека, что ты придешь.
В задумчивости я положил трубку на место. В общем-то я не очень рассчитывал на то, что Марсель предоставит нужную информацию. Об оружии или о том, откуда берутся деньги на его оплату.
В дверь постучали.
— Войдите, — откликнулся я. Появился Прието с газетой в руке.
— Вы видели это?
Я проследил за его указательным пальцем — он утыкался в небольшую заметку на одной из страниц толстой «Геральд Трибюн».
Под заголовком «Доклад представителя кортегуанской оппозиции» шел текст:
"Доктор Хосе Гуайанос, бывший ректор Кортегуанского университета, а также бывший вице-президент страны, живуший в настоящее время в США в эмиграции, сделает сегодня вечером доклад в Колумбийском университете. Тема доклада: «Необходимость создания демократического правительства в Кортегуа».
Я взглянул на Прието. Прошла уже неделя с того дня, как мы встретились с Беатрис, и это была первая, пусть даже и косвенная, весточка о ней.
— Что предпримем? — спросил Прието.
— Ничего.
— Ничего? — он был поражен. — И вы позволите ему изливать свою ложь в публичном выступлении? Я откинулся в кресле.
— Здесь — не Кортегуа. Здесь каждый имеет право говорить все, что хочет.
— Президенту это не понравится. Мы уже больше двух лет охотимся за этим человеком. А он осмеливается прилюдно обливать нас грязью.
— Мне наплевать на то, что понравится или не понравится президенту! — Даже Прието было понятно, что это был первый более или менее серьезный шаг, сделанный для того, чтобы убедиться в искренности обещанной амнистии. Я почувствовал, что во мне зарождается уважение к Гуайаносу. Для того, чтобы сделать подобный доклад даже здесь, требовалось немалое мужество.
— Но... — начал было протестовать Прието.
— За это всю ответственность несу я, — голос мой был тверд. — Ты же будешь держаться от него подальше. И не предпримешь ничего, чтобы помешать ему!
Несколько мгновений Прието не сводил с меня глаз.
— Хорошо, сеньор. — С этими словами он направился к выходу из кабинета.
— Прието! — окликнул я его холодно. — Запомни, что я только что тебе сказал. Если только я узнаю, что ты или твои люди крутились около него, я прослежу за тем, чтобы тебя с позором отослали домой.
Губы его оскорбленно поджались, но он не проронил ни звука.
— Ты понял меня?
— Да, ваше превосходительство.
Я дождался, пока он выйдет, снял трубку и позвонил наверх, где размещались мои личные апартаменты. Велел Котяре спуститься. При всем своем желании я не мог присутствовать на докладе Гуайаноса: тут мы с Прието были в одинаковом положении — одно мое появление могло быть расценено как прямое вмешательство.
