— Быстрее, — поторопил её прикованный узник и опустил голову, чтобы принцессе удобнее было завершить начатое. — Надеюсь, вы будете помнить об этой встрече!
У неё не нашлось сил для ответа, и в этот миг Паоло махнул рукой, коротко бросив: «Сюда идут». Они оставили феникса в одиночестве — ночь предстояла длинная, и была она лишь первой в череде таких же. Ризель шла словно по краю пропасти и никак не могла поверить в то, что случившееся ей не пригрезилось. Но человек в черном — Паоло-Змееныш — был совершенно реален, и её страх и жалость по отношению к нему тоже были реальны.
— Кто твой хозяин? — спросила принцесса, когда они оказались достаточно далеко от камеры Кристобаля Фейры и позволили себе немного замедлить шаг.
— У нас один хозяин, Ваше Высочество, — ответил Паоло, чуть помедлив. — Вы ведь меня понимаете?
Да. Она понимала — и не удивлялась, потому что это была безумная ночь.
— Тогда прошу… — Он остановился у одной из камер и ловким движением выудил новый ключ прямо из воздуха. — Вы не забыли, к кому на самом деле шли?..
…Когда это было? Больше года назад. «Исполни одно поручение, — сказала принцесса оборотню, который потратил несколько лет жизни на подготовку её убийства. — И тогда я, так и быть, забуду о необычных обстоятельствах нашего знакомства». Ей не раз приходилось смотреть в глаза, полные ненависти, зависти, подобострастия и страха, но в его взгляде в тот момент появилось нечто совершенно иное. Ризель не знала, как называется это чувство, она лишь подумала со странной отрешенностью: «Этот смог бы меня убить». А он смотрел и улыбался.
«Слушаю и повинуюсь, Ваше Высочество!»
Зачем она сейчас пришла к нему? Уж не просить прощения, это точно. Поблагодарить? Возможно, но маловероятно.
Зачем?..
— Я брежу… — Чтобы разобрать тихий шепот, ей пришлось наклониться к его лицу, но самого лица Ризель не увидела — глаза застил туман. — Тебя здесь… не может быть…
— Нет. — Она осторожно сжала его запястье, стараясь не касаться изувеченных пальцев, а другой рукой коснулась горячего лба, покрытого коркой запекшейся крови. — Я на самом деле здесь.
Он был похож на лист, что дрожит на осеннем ветру и вот-вот оборвется с ветки. Измученный, израненный… Левый глаз заплыл — да есть ли он вообще? — правый еле-еле открывается, потому что веко склеила подсохшая кровь; нос сломан, губы разбиты — и это лишь то, что невозможно не заметить. Даже если свершится чудо и Аматейн помилует пересмешника, поняла Ризель, ему придется доживать свои дни с одним и тем же лицом, способным вызывать лишь отвращение и жалость. Принцесса вспомнила инструменты, которые Аматейн любил перебирать, когда на него находила задумчивость, и содрогнулась: своей безумной просьбой она подарила оборотню год жизни — а жизнь уж точно не полагалась ему за попытку убийства! — и несколько дней адских мук.
И теперь он глядит так, словно вдруг увидел перед собой саму Заступницу…
— Я всё… сделал… верно?
— Более чем, — сказала Ризель, ощущая комок в горле. — Почему ты так поступил? Остался с Крейном, зная, что его дорога рано или поздно приведет сюда… Так почему же ты вернулся, когда я тебе этого не приказывала?
— Думал… об этом… всё время… — Он со свистом втянул воздух и хрипло закашлялся. — Понял только сейчас… Ради вас, принцесса… чтобы вам не было здесь… так одиноко…
…Так зачем она сюда пришла? Ризель зажмурилась, зажала рот ладонью, чтобы не разрыдаться в полный голос. Её жизнь, её власть произрастали из Дара Цапли: если любое твое слово — приказ, то как можно глядеть в глаза тем, кто рядом, и верить в искренность их преданности и дружбы? Все они лгут, все боятся, потому что знают: стоит ей захотеть — и короткое слово «Умри!» убьет вернее, чем ядовитый кинжал убийцы или тяжелый топор палача. И пусть одним словом не остановить многих, никому не хочется быть тем единственным, кому не повезет.
Она хотела другого — других слов, другой власти. Можно было всё время молчать, но тогда сила накапливалась, и уже любая фраза могла превратиться в приказ даже против воли Белой Цапли. Можно было приручать слова, записывая их на бумаге, но и это не могло обуздать её дар.
А тот единственный, кто решил помочь ей без приказа, скоро умрет…
— Благодарю тебя! — Ризель наклонилась и поцеловала раненого; кровь на губах была не соленой, а горькой. Она глубоко вздохнула и попыталась собрать всю свою ненавистную силу, чтобы вложить в одно слово. — Я обязательно придумаю что-нибудь и вытащу тебя отсюда… Ты только живи!
И лишь теперь наблюдавшая за принцессой Фаби поняла, что всё это вовсе не сон, а явь. Её душу вышвырнуло прочь из тюремного подземелья, проволокло по пещерам, где дремали безымянные твари, и с размаху бросило обратно в собственное тело, которое кубарем скатилось с кресла. Лежа на полу, будто сломанная кукла, она пыталась понять, что произошло — и не могла.
За окном занималась заря…
* * *
Светловолосый юноша довольно приятной наружности, одетый роскошно и со вкусом — щегольские сапоги с острыми носами, черный с серебром камзол; искусно завязанный шейный платок прячет то, что должен прятать, и платок этот вовсе не изумрудно-зеленого цвета. Неулыбчивое загорелое лицо словно говорит о том, что этот молодой человек куда больше времени проводит на свежем морском воздухе, чем в тиши кабинета или посреди райских кущ…
Из зеркала на Кузнечика смотрел чужак.
Незнакомец не был маленьким принцем Амари — изнеженным существом с голосом соловья, обитающим в Садах Иллюзий и не имеющим понятия о другой стороне жизни, — но и на бывшего юнгу «Невесты ветра» тоже ничуть не походил. Кузнечик с трудом подавил желание сорвать шейный платок, чтобы убедиться, что его шрам остался на прежнем месте. Этим утром в глазах слуг был страх, как будто им пришлось не помогать молодому господину принимать ванну, а обмывать покойника, и Амари-Кузнечик действительно почувствовал себя живым мертвецом.
Даже когда распахнулась дверь и в комнату золотым вихрем ворвалась императрица Алиенора, он лишь на мгновение позволил себе забыть обо всем. Мать сбивчиво шептала, как она горевала все эти годы, как винила себя в смерти любимого сына, как отстранилась от жизни Яшмового дворца единственным способом, который был ей доступен; Амари слушал, и смятение его росло.
Какая из двух прошлых жизней была иллюзией?
Если первая — то вскоре внезапное счастье императрицы закончится, потому что маленькому принцу придется вновь исчезнуть, уступив место… кому? Он перестал быть юнгой, но и в кого-то другого не превратился, а ведь это так больно — меняться, сбрасывая старую кожу, не имея понятия, что за лицо увидишь в зеркале после всех своих мучений.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
