– „Буржуй” – это стало теперь вместо „фараона”.
– „Буржуй” – это становится как чёрная кость.
Мирнейшие библиотекари, интеллигентные посетители… „Уличное воздействие” – нам казался шаг, не допустимый для воспитанного человека? Но – пришла пора!
И Вера – была из решительных идти.
Тем временем прочли в „Известиях” заявление Совета, что это не он устраивал вчера выступления против членов правительства: „это – недоразумение, которое было создано некоторыми несоответственными личностями”. Ах вот как! А между тем эти личности играют чужими головами.
Кем же тогда? большевиками? Хотя революция и победила, а большевики не раскрылись откровенно, остались со старыми конспиративными приёмами.
Но – как начинают манифестации? Друг друга убедили, всякую работу прекратили, подготовились, оставили двух дежурных, -
– Господа! Выходите! Господа, через главную дверь.
Вышли кучкой на тротуар против Екатерининского сквера. Сперва робкой. Потом больше.
– Господа! На мостовую! Не стесняйтесь.
Как странно: всегда они ходили по мостовым, а мы – только смотрели с тротуаров. А вот – сейчас пойдём по мостовой мы!
И значит? – у нас сила?
Взяли, подняли два плаката, одноручный и двуручный. Свой каталогист впереди – поднял зелёное знамя и развернул.
Да! Чтобы проявить свои убеждения не в гостиной, а на улице – нужна конечно смелость.
А уже вышли и все свои, с читателями.
И из прохожих примыкали – любопытные? или сочувствующие?
Уже их стало больше сотни.
И два-три весёлых солдата.
– Господа! И солдаты с нами!
По-шли.
А на Невском – уже опять муравейники! Вчерашние. Перегораживая тротуары. И соступая на мостовую.
Повернули налево – мимо Гостиного двора.
Чудовищно странно идти – по мостовой Невского. Извозчики придерживают, объезжают. Трамваи умедляют.
Со всех тротуаров – внимание: и к невиданному зелёному знамени, и к публике такой.
Одобрительные возгласы.
И присоединяются – гимназисты, офицеры. О-о-о, да нас много уже!
Всем – необычно, всем – чудесно.
К Казанскому собору! Там поговорим. Где ж ещё и говорят?
72 (На петроградских улицах, 21 апреля днём)
* * *
И уже по всему Невскому – необычайное лихорадочное оживление. Уже не кучки, а едва ли не толпы чистой городской публики, как никогда не бывает. И солдаты есть. А рабочих не видно. Стеснены все перекрестные трамваи, звонят, медленно едут.
Вышла на улицу – интеллигенция! Ещё не знают, как себя держать, куда идти, – просто показать свою гражданскую убеждённость.
– С нами, товарищи! Кто за доверие – присоединяйтесь!
Молодёжь лезет на стены, снимает красные флаги с домов, их много натыкано, и несут. У кого-то на флагах уже и скороспелые надписи.
На углах расклеены, в витринах выставлены жгучие воззвания партии Народной Свободы: „Выходите на улицу! Проявляйте свою волю!”
* * *
На углу Пушкинской студент кричит возражательно с ящика:
– Нам надоели эти общие места! Народу противна буржуазная казуистика!
Гимназический учитель в форме:
– А причём тут буржуазия? Не буржуазия ведёт войну, а для жизненных интересов России!
Тот студент: – Нет оснований доверять Временному правительству!
Матрос с тротуара, густо:
– Вполне доверяем правительству, оно нас не подвело. А кто может сказать, что оно изменило?
Из гула: – Ленин и компания.
Матрос, приступая к студенту:
– А велика наука, вон, быть вагоновожатым? А ну, стань на его место, далеко ли уедешь?
* * *
У Аничкова дворца, к Фонтанке, большая толпа. Между шляпок и котелков – есть и картузы и бабьи платки. Всё сегодня получило горло, перекликается, но обывательские речи смирные, а если резко крикнет, то вот реалист:
– Отказаться от ноты! Потребовать от союзников присоединиться к манифесту Совета!
Дама, сплетя на груди пальцы в лайковых перчатках:
– Но нельзя же заставить союзников пересматривать договоры во время войны!
– Опубликовать тайные договоры!
– Это подло!! Секретный договор может быть опубликован только с согласия всех сторон.
Военный чиновник объясняет: опубликование договоров равно усилению шансов наших врагов. От оглашения могут быть большие осложнения, это бестактное требование.
Вроде банковского служащего:
– Ну, хорошо, с нашей земли изгнать врага, это мы согласны. Но надо точно объявить наши условия мира – тогда и немецкий народ пойдёт нам навстречу.
– Да кто ж до Учредительного Собрания может устанавливать условия мира?!
Студент: – Да зачем дальше воевать, когда на фронте уже братание идёт?
Представительный рослый господин в хорошем пальто:
– Это возмутительно! Сперва надеялись: немцы свергнут Вильгельма. Не свергают. Теперь – надежда на братание. Да откуда эта мечта, что немцы не пойдут на нас наступать? У нас просто голова кружится. Но надо встряхнуться! Мир – это многостороннее действие: надо, чтоб и союзники были согласны, надо, чтоб и противник шёл на мир. Как же мы можем сами объявить мир?
Та же дама, всё так же с руками на груди:
– Да имейте терпение! Вот, Америка вступила! – теперь война скоро кончится. Америка тоже долго говорила – мир без победителей и побеждённых, – а вот же присоединилась!
Тот господин:
– Мир вничью – так Германия скоро оправится, и опять нападёт на нас. Нам нужно укреплять нашу военную силу – и вот тогда нас будут бояться, и наступит мир.
Ему курсистка, чёлка из-под меховой шапочки:
– Вы хотите победы? Вам нужно ещё миллионы калек? А нам нужно – братство народов! Германский народ очнётся.
Тому студенту – лакей:
– Хотите с немцами брататься? А чем же французы хуже?
Студент – не ему, а всем сразу, с ледового бугорка:
– Выслушайте спокойно! Это иллюзия, что одержав победу над кайзером, мы потом своим революционным благородством заразим союзников, и они откажутся от захватов. Они – всё равно захватят! – и хоть с ними потом воюй. Нет, кто-то должен благородно отказаться, и с самого начала. Нельзя упускать ни малейшей мирной возможности!
– Нет! Это если мы с Вильгельмом помиримся – вот тогда придётся воевать с союзниками!
Курсистка, встряхивая чёлкой:
– Мы согласимся защищать свободную Россию, но не алчные аппетиты богачей.
Два солдата прикатили бочку. И раненый солдат, рука на перевязи, влез на неё:
– Слушайте! Как так всё кинуть? А за что ж мы кровушку лили? А за что ж я три месяца, не зная покою ни днём ни ночью, лежал на лазаретной койке? Наши братья в окопах, а мы тут неужто будем слушать подзужников? А что бы мертвые сказали? Кто затеял эту суматошь? Не мы.
– Ленинцы! – кричат из заднего ряда.
Студент громоздится на снежной куче:
– При чём тут ленинцы? Я вот никакой не ленинец. Но демократия должна сыграть почётную роль посредника мира. Тайные договоры были заключены царским правительством, а демократия не обязана их соблюдать. Вон, австрийцы заявили, что нет препятствий к переговорам о мире, – почему же мы не вступаем? Почему нужно не только отразить врага, но свалить на землю и наступить на горло?
– А что ж, вот, солдат – другое говорит?
Хорошенькая гимназистка язвит:
– Вы потому против войны, что на фронт боитесь?
Опять военный чиновник:
– Как будто кто-то спорит, что война – ужас. Но враг слышит наши раздоры, что мы устали.
Плотный седой господин, решительно:
– Всякий последовательный демократ должен быть и борец за полную победу!
Неуёмная та курсистка:
– Ну да! – завоёвывать Константинополь, присоединять Армению, отбирать обратно Польшу, – а нужно ли это народным массам? Мы выиграли уже то, что ценой войны сбросили царя! И этим помогли всем демократиям мира. А расчленять Австрию, уничтожать Турцию – это не наше дело. Сейчас Германия борется за своё самосохранение – и это даёт ей страшную силу отчаяния! Опасно доводить её так…
Плотный господин не уступает:
– Но народ отверг утопические формы мира и не выпускает винтовки! Пока Германия не откажется от захватов, пока мы не услышим голос её истинной демократии – до тех пор мы будем непоколебимо стоять!
– А – где вы стоите? – ему мастеровой. – Вы – идите побеждайте своими руками, что вы других зовёте?
А на бочку вместо раненого влез густобородый солдат, без винтовки:
– Не потому немец нас два месяца не трога'т, что рад нашей слободе, – а что мы друг дружку поедом едим. Немец понима'т, что напри он на нас – мы б сразу опамятовались, за оружие взялись. Вот он нам покой и даёт, чтоб мы ссорились…
