А через несколько часов боль утихла настолько, что он уснул и проспал до следующего утра.
Отец разбудил его, чтоб напоить и перевязать.
— Ну что, сын? Тебе лучше, я смотрю, — глаза отца светились надеждой, — потерпи еще, я выдавлю гной.
Млад застонал и укусил подушку.
— Терпи. Это не так страшно, — отец погладил его по голове, — я виноват… Ну прости меня, сынок.
Это действительно оказалось не так страшно и очень быстро.
— А теперь скажи мне: кто-нибудь трогал тебя за правое плечо? В последнее время? — спросил отец, вернув повязки на место.
Млад покачал головой:
— Вообще-то нет, — прохрипел он еле-еле, — кто угодно мог по плечу хлопнуть. Я не помню.
— Я не мог не увидеть, понимаешь? Я не мог…
— Да ладно тебе, бать, — Млад натянуто улыбнулся — он совсем не мог говорить и тихо сипел, — ты просто не хотел верить. Боялся. У кого угодно увидел бы, а у меня — нет.
— Не знаю. У меня ощущение, что я борюсь не с ранением, а с врагом. Как будто кто-то мешает мне, понимаешь? Я ту мазь все время вспоминаю, которой тебя от ожога лечили.
— Бать, если бы не ты, я бы давно умер. Перестань оправдываться.
— А я не оправдываюсь. Я хочу понять, что происходит. Кому ты перешел дорогу? И у кого достает силы бороться со мной?
— Это Иессей! — вдруг сказал Ширяй, дремавший на тюфяке рядом, — я знаю! Он тебя боится, Мстиславич! Потому что ты можешь помешать ему убить князя.
— Не ори… — устало прошептал Млад, — завтра весь Псков заговорит о том, что кто-то хочет убить князя.
10. Князь Новгородский. Болезнь
Месяц Березозол пришел на землю в одночасье — вместо промозглой сырости, серых туч, полных мокрого снега, падающего на почернелые сугробы, вдруг выглянуло солнце. Снег растаял за три дня, а вскоре сквозь прошлогоднюю траву еле заметно пробилась свежая зелень. На Волхове тронулся лед.
Вернигора ослеп, и никто уже не сомневался, что зрение никогда не вернется к нему — доктор Велезар сказал, что гниение убило что-то у него в мозгу.
Однорукий кудесник, на которого так уповал главный дознаватель, отказался идти в Новгород. Он был очень дряхл, и сказал, что кто-то сильно преувеличил его возможности — ему не сравниться с избранным из избранных, и не надо тревожить его спокойную, созерцающую старость. Это известие окончательно сломило дух Вернигоры — прежде воин, он за месяц превратился в озлобленного, несчастного калеку. Доктор пробовал говорить с ним, убеждал, что его знания, его опыт еще пригодятся Новгороду, а если не Новгороду, то университету, но главный дознаватель не прислушался к его словам. Говорили, он пытался повеситься, но под его тяжестью оборвалась веревка, и он принял это, как знак богов, отказался от должности и, в сопровождении какого-то юноши из университета, сам отправился в Белозеро — говорить с одноруким кудесником.
Волоту не хватило сил сочувствовать ему — чем ближе Весна приближала землю к Лету, тем хуже ему становилось. К боли в суставах добавилось ощущение какого-то нароста внутри, который свербел и не давал покоя ни днем, ни ночью: хотелось разорвать не только рубаху, но грудную клетку под ней, чтоб выпустить наружу накапливающееся раздражение. От него сводило ноги, а часто — и ребра, и, как Волот не старался на людях скрыть свою болезнь, боль от внезапной судороги выдавала его.
Призраки, каждую ночь приходящие к постели князя, теперь виделись ему и средь бела дня: однажды, когда он, не выдержав напряжения, убежал из терема в промокший лес, то оказался вдруг в странном месте — его со всех сторон окружил туман, непроглядный, белый-белый. И в нем он видел смутные тени, и голоса уже не шептали, а говорили громко и отчетливо, называли его по имени и звали к себе. Волот бежал оттуда сломя голову, пока не увидел лес вокруг, и берег Волхова. Доктор сказал, что это его видения, и что на самом деле такого места в лесу нет, но Волот не сомневался: с ним это произошло на самом деле, такое не могло привидеться. И от этого ему стало еще страшней — он поверил, что эта странная болезнь рано или поздно приведет его к смерти, что от нее нет ни лекарства, ни спасения: призраки заберут его к себе.
Разговоры о его болезни просочились в Новгород — люди шептались удивленно и сочувственно, Волот ловил их взгляды, когда проезжал по улицам в детинец. Никто не торопился подтвердить эти слухи, и верили в них немногие. До тех пор, пока однажды на заседании думы с ним не случился припадок — судороги охватили все его тело, он упал, сильно разбив голову о каменный пол, но не потерял сознания. В детинец позвали доктора Велезара, Волота отвезли в Городище на повозке — он не мог встать, и не мог говорить, и боялся, что от малейшего к нему прикосновения припадок повторится.
В тот же день, к вечеру, к нему явился Чернота Свиблов — меньше всего Волот хотел встретиться именно с ним. Доктор отпоил князя какой-то травой и пообещал, что припадка не случится, и ему действительно стало лучше, но встретить посадника так же как в прошлый раз он не сумел — был слишком слаб, ему едва хватило сил встать с постели. Дядька завернул его в шубы и усадил в горнице для гостей, перед очагом.
Свиблов на этот раз тоже повел себя иначе и начал разговор по-отечески.
— Я пришел не ссориться, а мириться, — сказал он, присаживаясь напротив князя, — довольно мы играли во врагов. Не то время, чтоб делить власть. Я рад, что на нашей стороне переговоры ведет Воецкий-Караваев. Хоть он и был мне соперником на вече, я ценю его способности.
Волот сдержано кивнул.
— Война затягивается, князь. Нам надо искать союзы, сильные союзы. Далеко не всем нравится Великое княжество Литовское, занимающее пол-Европы. И главный его противник — польский король. Воецкий-Караваев завтра выезжает в Польшу. Мне пока не хочется выносить этот вопрос в думу, я сначала хотел поговорить с тобой. Я знаю, сейчас ты с негодованием отвергнешь мое предложение, но пройдет время, и ты посмотришь на него совсем по-другому. Ты знаешь, что христиане делятся на католиков и ортодоксов?
— Я слышал об этом, — устало ответил Волот.
— Католики подчиняются папе Римскому, а ортодоксы не подчиняются никому, это самостоятельные церкви. Пока не пал Царьград, они зависели от него, но, скорей, духовно. Римские понтифики уже полвека хотят прибрать ортодоксов к рукам, но теперь им мешает Османская империя, под ее владычеством находятся все государства, которые раньше исповедовали ортодоксальное христианство. Русь — огромная страна. Если она сейчас примет католичество, то встанет в один ряд с Польшей и Литвой, не более. Но если мы примем веру ортодоксов, это выделит нас, и, как ни странно, противопоставит, скорей, Османской империи, чем католической Европе. Папа Римский захочет союза с нами, в надежде на последующее объединение церквей, но власти над нами не получит. Этот союз даст ему и еще одно преимущество — он сможет открыто выступать против турок, основываясь на нем. Война за земли превратится в войну за христианскую веру против мусульманской. Ты понимаешь, о чем я говорю?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
