в дымящиеся руины, — сказал господин Муст, щурясь в дыму своей трубки. — По крайней мере, так рассказывали. Фаррог восстал из его пепла.
— Боги, — прошептал Сардик, вытаращившись на Арпо Снисхода, — так ты — Равнодушный Бог! Наконец-то ты к нам вернулся!
— Это всего лишь человек с треснувшей черепушкой, Фью, — фыркнул Борз Нервен. — Смотрите, у него оттуда до сих пор течет!
— Предпочту не смотреть, — сказал Апто, быстро нагоняя негемотанаев.
Я взглянул на господина Муста:
— Фан’аррогал? Это название встречается лишь в малоизвестных исторических очерках здешних мест.
— В самом деле? — Он поднял кустистые брови. — Но ведь где-то же я об этом слышал?
— Обычное дело для слуг, — кивнул я.
Что-то проворчав, господин Муст дернул поводья, и мулы устремились вперед. Отойдя в сторону, я на мгновение оказался один, остальные уже поспешили следом за негемотанаями. Ну… почти один, если уж быть точным.
— Я Красавчик Гум, и я сделаю все, что она велит!
«Щелк-щелк!» — лязгнули зубы.
Воистину — мечта любой поклонницы.
— Помоги нам убить время, — приказал Крошка Певун, как только я их нагнал.
— Слезы бедной женщины пролились на шкуры, когда, в последний раз мягко обняв ее, фенн вышел из хижины. Серый рассвет словно бы насмехался над всеми красками мира, и она сидела не шевелясь посреди этого мертвого царства, слыша лишь доносившийся снаружи слабый шум ветра. Она ожидала услышать скрип полозьев по снегу, но до нее не донеслось ни звука. Ей хотелось услышать лай охотничьих собак, хруст льда под замотанными в шкуры ногами, радостные крики при виде туши убитого фенном животного. Ей хотелось услышать звуки ее собственной жизни, каковой та была вчера и во все предшествующие дни, насколько хватало памяти, звуки детства, которые остались почти прежними, хотя она уже не была ребенком. Фенн ушел, оставив в ее душе дыру величиной с пещеру. Он принес темные слова и светлые дары, по обычаю чужаков и незваных гостей. Но хижину окружала… лишь тишина.
— Жестокая история, — заметил Стек Маринд. — Тебе следовало позволить ей умереть вместе с Роудом.
— От меня требовали иного, — ответил я ехавшему в нескольких шагах впереди всаднику. — В любом случае финал, как вы прекрасно знаете, уже близок. Наконец женщина встала, тяжелая и невесомая, замерзшая и почти пылающая жаром, и, накинув на себя шкуры, вышла навстречу свету утра. На окровавленном снегу лежали мертвые собаки со сломанной шеей. Слева от хижины вождя догорал костер, заваленный пеплом и костями. Возле него, наводя ужас, лежали замерзшие трупы ее жестоко убитых соплеменников, а чуть ближе — изрубленные останки троих детей.
Сани с их молчаливым грузом стояли там же, где оставил их фенн, хотя шкуры с них были сняты, обнажив почерневший от мороза труп другого фенна, убитого ударом меча. Пронзительный крик сорвался с уст женщины, продираясь сквозь ее онемевшую душу. Шатаясь, она подошла к саням и взглянула на лицо, которое выглядело намного моложе, чем лицо пришедшего к ним фенна, ибо, как всем известно, возраст тартено-тоблакаев определить нелегко. А потом она вспомнила его рассказ о сражении на леднике и в одно мгновение поняла…
— Что? — спросил Мошка. — Что именно она поняла? Худ тебя побери, Блик, да объясни же!
— В судьбоносном сражении со злобным врагом побеждает герой, — с непритворной печалью произнес я. — Так бывает во всех историях с утешительным концом. Но эта история не несет утешения. Увы, как ни прискорбно, герой иногда погибает, потерпев неудачу. Иногда последним в живых остается враг, предатель, братоубийца. Иногда, дорогой Мошка, конец не оказывается утешительным. Ни в коей мере.
Апто Канавалиан уставился на меня обвиняющим взглядом.
— И в чем же, — проговорил он хриплым от ярости голосом, — мораль этой истории, Блик?
— Мораль? Возможно, ее вообще нет, сударь. Возможно, эта история служит иной цели.
— И какой же?
— Она служит предупреждением, — ледяным тоном пояснила Пурси Лоскуток.
— Предупреждением?
— В чем заключается самая серьезная угроза? Она кроется в том, кого ты приглашаешь в свое стойбище. Авас Дидион Блик, тебе следовало бросить эту историю на полпути… Боги, и о чем только думал Роуд?
— Это была единственная история, которую он помнил наизусть! — Борз Нервен развернулся ко мне. — Но ты… ты же знаешь множество историй! Ты мог рассказать нам какую-нибудь другую! Вместо… вместо…
— Он предпочитает нагонять тоску на наши души, — заметила Пурси. — Я сказала, что подожду, Блик. Какое-то время. Похоже, твое время истекло.
— Наше путешествие еще не закончилось, госпожа Лоскуток. Если вы намерены твердо придерживаться договора, у меня есть право поступить точно так же.
— Полагаешь, что я все так же уверена в твоем мастерстве?
Я встретился с ней взглядом, и моя шкатулка с секретами приоткрылась — самую чуточку, но этого хватило, чтобы краска отлила от лица Пурси.
— Пора бы уже в него поверить, госпожа.
Сколько существует миров во Вселенной? Способны ли мы представить иные миры, похожие и вместе с тем непохожие на наш? Можем ли мы увидеть толпы людей, множество человеческих лиц, которые кажутся нам знакомыми, хотя мы никогда их не знали? Какой смысл возводить между нами непробиваемые стены? Не будет ли чрезмерным самомнением отрицать подобную возможность, когда в нашем собственном мире мы можем найти множество миров, скрытых за глазами каждого мужчины, женщины, ребенка или зверя, которых встречаем на своем пути?
Или вы станете утверждать, будто на самом деле все это лишь грани одного и того же мира? Один человек с благоговейным трепетом преклоняет колени перед изваянием или каменным менгиром, в то время как другой мочится на его подножие. Видят ли эти двое одно и то же? Живут ли они вообще в одном и том же мире?
Если же я скажу вам, что был свидетелем и того и другого, что сам я как смиренно кланялся, так и отшатывался в ужасе при виде бессмысленного святотатства, — поверите ли вы моим словам, когда я со всей уверенностью заявляю о существовании бесчисленного множества миров, пребывающих в вечном столкновении друг с другом, и о том, что единственное чудо, которое хоть чего-то стоит, — это наша способность договориться о чем угодно?
Ничто не воняет хуже, чем чужая моча. Если не верите мне, друзья, то попробуйте какое-то время побыть в моей шкуре.
И потому я и поныне с нежностью вспоминаю Равнодушного Бога — если он в самом деле был богом, обитавшим в треснутом горшке головы Арпо Снисхода, — за все
