Количество арестов действительно начало сокращаться (почти все, кого Иосиф Виссарионович считал своими возможными противниками, были уже ликвидированы). Кое-кто был освобожден. Из числа арестованных военных — примерно каждый третий. Это радовало меня и в какой-то мере примиряло с Лаврентием Павловичем. О Берии заговорили, что он, мол, восстанавливает справедливость, вскрыл злоупотребления, тайно творившиеся за спиной товарища Сталина. Слово «ежовщина» сделалось синонимом жестокости. А если аресты и продолжались, то теперь уж, безусловно, только оправданные и необходимые.
Свалить все ошибки на тех, кто был до тебя, под лозунгом восстановления истины и добра начать деятельность с расчищенного места, с новой точки отсчета — это давний, испытанный ход. До меня, дескать, все было скверно — при мне все будет хорошо. Вот вам новая заманчивая программа, давайте ее осуществлять — такова нехитрая формула. Применялся подобный ход множество раз, но что удивительно, — всегда срабатывал безотказно. Может, народ просто не знает об этом приеме, каждое поколение воспринимает его как окрыляющую откровенность?! Велико у людей стремление к счастью, велико желание хороших перемен, велика надежда на лучшее будущее — до ослепления велика! Вот и играют на этих чувствах профессиональные политические деятели, стремящиеся закрепиться у власти.
К Берии применимы многие отрицательные эпитеты: беспринципный, коварный, льстивый, жестокий, развратный, но назвать его человеком заурядным никак нельзя. Он был деятелен, неудержим и изворотлив в достижении своих целей, имел какую-то феноменальную интуицию, позволявшую ему предугадывать мысли, расчеты, надежды Сталина. Очень угодил Лаврентий Павлович Иосифу Виссарионовичу, выпустив в Москве книгу, «обогащенную» новыми сведениями о революционной деятельности Джугашвили-Сталина, а главное — новыми соображениями и идеями. Он утверждал, что партия большевиков имеет два истока, возникла из двух центров. Это — Союз борьбы за освобождение рабочего класса во главе с В. И. Лениным и — Закавказские партийные организации, созданные и руководимые И. В. Сталиным. В такой идее, в таком утверждении Иосиф Виссарионович очень нуждался. Самолюбие требовало. Недавно известный французский писатель Анри Барбюс восторженно охарактеризовал его как человека «с головою ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата», сформулировал четкое определение: «Сталин — это Ленин сегодня».
Эта фраза была не совсем по душе Иосифу Виссарионовичу. Она не ставила его вровень с Лениным, она говорила о том, что он лишь последователь и продолжатель Владимира Ильича. А он желал быть в одной плоскости с Лениным. Как неразрывны и равнозначны Маркс и Энгельс, так и он хотел быть неразрывным и равнозначным с Владимиром Ильичом. В лозунгах, в призывах, в печати все чаще повторялись словосочетания «Маркс — Энгельс, Ленин — Сталин». «Учение Маркса — Энгельса, Ленина — Сталина». Но это в призывах, в газетах — без глубоких теоретических корней, без прочной платформы. А Лаврентий Павлович первым заложил научный фундамент, поведав всей стране и всему миру о том, что большевистская партия зародилась в двух центрах, выросла на двух основаниях — Ленинском и Сталинском.
Да, очень порадовал Лаврентий Павлович Иосифа Виссарионовича и надолго закрепил свои позиции, свое исключительное положение возле вождя. За этот опус Берия получил Ленинскую премию, кстати сказать — одним из последних в довоенное время. С 1939 года премия была переименована в Сталинскую.
Когда Берия возглавил наркомат внутренних дел, ему прежде всего надо было отмежеваться от преступных действий Ягоды и Ежова, с чего, собственно, он и начал. Для этого требовалось убрать лишних свидетелей, навести лоск. А соответствующий опыт в этом отношении имелся изрядный. Личный состав чекистов при Сталине уже обновляли несколько раз, чтобы скрыть от непосвященных многое и многие тайны.
В двадцатых годах были навсегда убраны многие чекисты, работавшие под руководством Дзержинского. Одновременно уничтожались и соответствующие документы. Так что на некоторые эпизоды трудно теперь пролить свет. После смерти Ленина, например, в тщательно охраняемой внутренней тюрьме на Лубянке участились случаи, определявшиеся как «убит при попытке к бегству» или «погиб при попытке к бегству». Причем бежать пытались наиболее опасные в политическом отношении арестанты. Не скажу, чтобы Сталин особенно опасался известного политического деятеля Бориса Савинкова. Однако неприятностей этот смелый умный противник способен был доставить много. Его удалось заманить из-за границы в Москву, а что дальше? Казнить — значит вызвать негодование, озлобление и за рубежом, и в своей стране. Сложная задача разрешилась сама собой: Савинков взял да и выбросился из окна во внутренний двор тюрьмы. Зачем это понадобилось ему, жизнелюбцу, которому грозило всего лишь десять лет ссылки? И что за тюремное окно без решетки?
Из чекистов двадцатых годов, повторяю, уцелели очень немногие. Следующий состав — это те, кто работал в период коллективизации, кто боролся с троцкистами и бухаринцами. Их тоже мало уцелело после тридцать седьмого года. Не говоря уж о Ленинграде, где состав ЧК сменили целиком, не оставив никого из тех, кто мог бы хоть что-то сказать о событиях, связанных с гибелью Кирова.
С приходом Берии начался третий период. Лаврентий Павлович стремился убрать тех сотрудников, которые проводили до него массовые репрессии, занимались избиением партийных и военных кадров. Тут сразу было несколько выигрышей. Наказывались «виновники» необоснованных репрессий — справедливость торжествовала. Ликвидировались компрометирующие нити, тянувшиеся к высоким руководителям. Ну и для своих надежных ставленников расчистил место Лаврентий Павлович. Этот новый, бериевский состав и сохранился потом до гибели Берии, до XX съезда партии. Тогда его соратники крепко поволновались. Кто постарше — был отправлен на пенсию. Кто помоложе — получил работу в народном хозяйстве, в отделах кадров и подобных учреждениях.
О Сталине после вышеупомянутого съезда писали и говорили, что для него главной была идея, но не люди. А между тем человек — это вершина созидания. Он рождается один раз, чтобы прожить радостную, счастливую жизнь — сие соответствует идеалам коммунизма. Все остальное — подсобное, второстепенное: материал, обеспечивающий процветание человечества. А Иосиф Виссарионович, наоборот, превращал людей в материал для великого социального эксперимента, пытаясь осуществить то, что считал правильным, наиважнейшим.
Для более глубокого уяснения природы сталинской твердости, даже жестокости, хочу обратить внимание на одну его немаловажную черту, на своеобразное отношение к смерти. Иосиф Виссарионович был атеистом. Для него не существовало потусторонней жизни, загробного царства. И все же детские впечатления, религиозность матери, пребывание в духовной семинарии не прошли бесследно. Сохранилось глубоко скрытое, подсознательное представление о том, что недолговечно, тленно лишь тело, а душа продолжает существовать всегда, но не активно, не проявляя себя действием, а только наблюдая, сострадая, каясь или радуясь. Каждому человеку легче жить с таким ощущением, а Иосифу Виссарионовичу, постоянно находящемуся на острие борьбы, на грани риска, тем более. Поэтому смерть (особенно чужая) не казалась ему полной всеуничтожающей катастрофой, окончательным разрешением всех тревог и забот земных. Нет, исчезает лишь оболочка. Хорошо жил человек, успел сделать что-то важное для людей, значит, надолго останется среди них, в их памяти. А это ведь тоже жизнь. Не случайно, значит, повторял Иосиф Виссарионович стихи академика Н. А. Морозова, где были такие строчки:
Живой средь мертвых мертв,А мертвый жив в живых![30]
Сталин стремился увековечить себя грандиозными делами и памятниками на долгий срок. Замыслы его были велики и хороши, но ему не хватало возможностей, он раздражался, использовал не всегда лучшие способы достижения целей. А мне нравилось, что Сталин чувствует себя ответственным хозяином большого дома, нашей страны, заботится о будущем государства, смотрит далеко вперед. Это ведь он еще в конце двадцатых годов выдвинул идею освоения целинных земель, это ведь при нем вырос Комсомольск-на-Амуре, возникли поселения на Колыме, при нем начали строить Байкало-Амурскую магистраль (готовая часть пути была потом разобрана в силу необходимости во время войны). А два больших, жизненно важных для страны канала, изменивших водно-транспортную сеть, решивших вопрос снабжения столицы водой, и другие проблемы! Создавались эти сооружения под непосредственным руководством Сталина. Беломорско-Балтийский канал был далеко, но вот на канал Москва-Волга Иосиф Виссарионович ездил несколько раз. Со мной — дважды.
