B одном из своих представлений Аркадий Райкин изобразил изобретателя–еврея, который собирался со своим прибором на выставку в Париж, но у него анализы оказались «не те» (наверно, сработала национальная — 5–я группа «инвалидности»); за границу поехал другой — без понятия о приборе, но «с теми» анализами.
Так и продвигалась работа над ЭПАСом, над подготовкой к полету в космос с новой системой стыковки дома, на переднем крае, на нейтральной полосе и на «фронтах», где мы, как иногда казалось, то ли братались со своими союзниками, то ли сражались с потенциальными противниками под неусыпным надзором послевоенного «СМЕРШа».
В целом обстановка вокруг ЭПАСа была противоречивой. Очень многое делалось эффективно, по первому зову, как по зеленой улице. Особенно это проявлялось в организациях, так сказать, не испорченных вниманием высшего руководства. Характерным в этом плане была работа НИИОФИ (оптико–физических измерений) Госстандарта СССР, который вместе с НИИРПом (резиновой промышленности) отрабатывал уплотнение стыка, обеспечивая герметичность переходного тоннеля между кораблями.
Испытаниями уплотнения в НИИОФИ руководил мой друг Евгений Духовской, очень близкий мне по духу, по приверженности к спорту и преданности делу. В ноябре 1973 года он должен был поехать на фирму «Рокуэлл» в Калифорнию, чтобы принять участие в совместных испытаниях нового уплотнения. Оформление, особенно при первом выезде за границу, доставляло немало хлопот, занимало очень много времени. Еще летом, собрав и сдав куда положено документы, Евгений с сыном уехал в Крым, в отпуск. Что произошло дальше, я пересказываю с его слов.
Лежа на пляже, беззаботный отдыхающий услышал: «Товарищ Духовской, срочно подойдите к спасательной станции». Убедившись, что сын рядом и его спасать не надо, Евгений все же побежал к «спасению на водах», где ему вручили «красную» правительственную телеграмму, срочно вызывавшую его в ЦК КПСС. Вызвавший, в свою очередь, из Москвы деда и временно бросивший сына на приятелей, затребованный на самый верх специалист был тут же посажен на первый рейсовый самолет Симферополь—Москва (без билета, в салон первого класса, рядом с кaким?то секретарем обкома) и доставлен в столицу. В ЦК ему указали на существенный пробел в подготовке к поездке в Америку и к работам по такой важнейшей программе, как «Союз» — «Аполлон»: Евгений оставался беспартийным. Он заявил, что уже несколько лет стоит в очереди на вступление в передовой отряд советского народа (такая очередь для интеллигенции возникла в 60–е годы, когда соотношение между прослойкой и классом–гегемоном в партии стало резко уменьшаться). Инструктор дал указание немедленно ехать в первичную партийную организацию. Туда по спецканалу поступили необходимые инструкции и был срочно доставлен секретарь парткома института: его в таком же экстренном порядке вертолетом вывезли из сибирской тайги, где тот охотился, находясь в отпуске. Все сработало четко, почти как во время войны.
Когда год спустя, летом 1974 года, Духовского из кандидатов принимали в члены партии, обстановка с советскими учеными резко ухудшилась в связи с «делом академика Сахарова». При утверждении решения общего собрания первичной организации, после двух парткомов НИИОФИ, в райкоме Дзержинского района Москвы Духовскому неожиданно задали вопрос, как он относится к Сахарову. Евгений, футболист и хоккеист, рассказывал об этом тоже очень образно. «У меня было несколько секунд на размышление (меньше, чем сейчас в телепередаче «Поле чудес»), и я сказал так: «Сахаров выдающийся физик, внесший огромный вклад в создание ядерного щита страны, трижды Герой и лауреат, — тут все члены райкома затаили дыхание, — однако напряженная работа, видимо, повлияла на его психику, он наверняка поправится и восстановит свои истинно патриотические взгляды». Первый секретарь посмотрел на меня стеклянными глазами и сказал: «Идите». Потом от своего институтского секретаря я узнал, что получил высшую оценку за свой ответ: «Если бы газеты печатали побольше таких комментариев настоящих советских ученых и патриотов, диссидентов в науке было бы намного меньше».
Вот так приходилось выкручиваться, чтобы сохранить лицо, уважение к себе и не идти на открытые конфликты с властью. Так поступали большинство из нас, членов ЭПАСовской команды. Диссидентов среди нас не оказалось. Интересно отметить, что в новом времени большинство прошлых диссидентов оказались мало пригодными для созидательной, по–настоящему профессиональной работы.
Забегая вперед, уместно также вспомнить, как, успешно проведя испытания уплотнения стыка на «Рокуэлле», искупавшись в холодном Тихом океане и сыграв в Хьюстоне в футбол, мы сделали все, что было нужно, и все, что было можно. Покупая подарки своей жене и детям, Евгений с сожалением думал о том, как у него изымали 14 долларов из 25–ти, выданных фирмой «Рокуэлл», — Родина так нуждалась в твердой валюте. Позднее Евгений рассказал мне, как сразу после этого специальный помощник директора В. Поделякин потребовал сдать еще по три бакса. Надо, так надо, но каково же было его удивление, когда Владимир повел уезжавших, уже истративших все свои деньги, в кино, чтобы вместе с подарками они увезли с собой дополнительные впечатления о загнивающей Америке, о тех фильмах не с одной и не с красной, а с настоящей порнозвездой. И ежели ты ни разу ее не видел, то, как говорят американцы: «You have'not yet lived, honey». («Ты, голубчик, еще не жил».)
На этом игровом фоне настоящая работа над проектом продвигалась вперед. Основная жизнь ЭПАСовской команды проходила, конечно, в «подполье», в нашем КБ и на заводе в Подлипках.
Еще в 1972 году Бушуев и другие руководители проекта решили воспользоваться международной программой, чтобы ускорить работы по модернизации «Союза» под индексом 11Ф732, которые велись довольно медленно.
В принципе идея была правильной — такой корабль должен был продвинуть нашу пилотируемую космическую технику. Прежде всего, наметили усовершенствовать систему управления корабля за счет введения бортового компьютера и другой цифровой техники. Советская космонавтика остро в этом нуждалась. Объединив усилия, воспользовавшись повышенным вниманием к международному проекту и его возможностям, мы могли сделать настоящий скачок вперед. Но вмешались субъективные факторы. Руководство отрасли решило не рисковать все по той же причине: на карту был поставлен престиж страны, социалистической системы в целом, в таких условиях было немыслимо провалиться или опоздать. Бушуев не был Королевым, он не сумел доказать объективных выгод, казалось бы, логичного решения, сулившего настоящий прогресс.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
