«Летучая мышь из меня не выйдет, — подумал он, не особо огорчившись, — Но наверняка есть и другой способ видеть в кромешной тьме».
Когда он обрел зрение, то не сразу это заметил. Наверно, это произошло во сне, как и многие другие изменения, которые с ним происходили во время пути. Гниль ждала, пока он заснет чтобы прикоснуться к нему своим невидимым скальпелем. Маан перестал бояться этих неожиданных подарков.
Любой врач в первую очередь стремится понять, чего добивается болезнь, определить ее цель. Маан был врачом всю свою жизнь, пусть его методы и средства отличались от привычных. А Гниль была болезнью, которую он исследовал. Только теперь он сам был себе и проверочным препаратом, контрольным штаммом. Нет, Гниль не хотела убивать его — сейчас. Напротив, с того момента, как он оказался здесь, она помогала ему. Маан научился принимать эту помощь.
Возможно, он действительно был ее любимчиком. Заблудшее дитя, искалеченное в младенчестве — наверно, так Гниль могла воспринять его купированную нулевую стадию. Но теперь он шел на поправку.
Зрение пришло к нему внезапно, когда он меньше всего ожидал этого. Просто однажды, проснувшись, он открыл глаза и тотчас едва не вскрикнул от изумления. Мир вокруг него перестал быть черным и бездонным. Он обрел цвет — зеленоватый, как темное бутылочное стекло. Новая картина, которую он теперь видел, была столь причудлива, что, пытаясь двигаться с открытыми глазами, он то и дело оступался или врезался во что-то. У предметов были непривычные, меняющиеся на ходу, пропорции, они больше походили на бесплотные скользящие тени, ориентироваться в которых было очень непривычно. Наверно, так может видеть какая-нибудь глубоководная рыба. В то же время Маан заметил, что его глаза способны работать автономно друг от друга, концентрируя взгляд на двух разных объектах. К этому подарку привыкнуть было сложнее всего. Маан приспособился двигаться в кромешной тьме, разгоняемой лишь молочными сполохами от его собственных шагов, погружение в мир дрожащих зеленых линий требовало опыта и времени.
Постепенно он стал двигаться увереннее. То, что сперва казалось ему немыслимым переплетением ломанных прямых, дрожащим и ни секунды не остающимся на одном месте, точно оживший узор, порожденный разумом сумасшедшего, оказалось захватывающим новым измерением, сквозь которое он прокладывал свой путь.
Он видел пласты камня и горной породы. Они были похожи на дрожащие пятна лишая, шершавого и бугристого. Он видел стальные опоры — изломанные больные зубы, поддерживающие свод. Он видел бетонное устье несуществующей реки, по которому двигался — изумрудное переливающееся ложе.
Однажды, через несколько дней после обретения зрения, Маан попытался рассмотреть свое тело, но это ему не удалось — голова не поворачивалась на ставшей слишком толстой и неподвижной шее. Пока Маан полз, глядя только вперед, он не замечал этого. Ему незачем было смотреть по сторонам. Теперь это неприятно удивило его — он забыл, что тело еще не завершило всех своих превращений. Повернув как мог голову, он скосил глаз и увидел за собой что-то громоздкое, мясистое, покрытое крупными узловатыми бородавками, хлюпающее, похожее на какой-то испортившийся и разбухший фрукт. Нельзя было различить, где прежде была спина, где ребра, где таз, он не разглядел даже следов ног.
Огромный слизняк — вот что он такое.
Потрясенный этим зрелищем, Маан надолго остановился. Прогрессирующая третья стадия, ступень, на которой Гниль, уже не заботясь о рамках человеческого тела, выращивает из своего подопытного что ей заблагорассудится. Для девяносто восьми процентов Гнильцов третья стадия становится последней. Тело, измученное чудовищными мутациями, обезображенное и полностью потерявшее сходство с человеческим, не может долго функционировать, его искаженные органы отмирают один за другим, сознание постепенно гаснет, пока не наступает смерть. Даже Гниль не может бесконечно поддерживать подобие жизни в своих вычурных ужасных творениях. А может, и прав Геалах, может это какой-то могущественный и всесильный инопланетный разум, наделенный темпераментом и восприятием ребенка, наигравшись с надоевшей игрушкой, оторвав ветхие руки и ноги, бросает ее в угол, сразу же позабыв, чтобы уже вскоре найти себе новую…
До четвертой доживают единицы. За всю историю Контроля Мунн смог заполучить лишь три или четыре «четверки» — все они содержались на самом нижнем уровне, в лаборатории, вход в которую был разрешен только ребятам Мунна в белых комбинезонах. Но по обрывкам разговоров и по лицам тех людей, которым приходилось побывать «внизу», можно было сделать вывод, что Гнилец на четвертой стадии — довольно отвратительная штука. В этом мало кто сомневался. По крайней мере, Маан ни разу не встречал желающего взглянуть на «четверок» лично.
Пятой стадии Гнили не существовало — даже в теории.
Есть лестницы, которым довольно и четырех ступеней — за ними неизбежно следует пропасть. И он прошел уже больше половины.
После потрясения пришел черед темной ярости. Подчинившись ей, Маан схватил двумя руками литой стальной ящик с какими-то гудящими под напряжением катушками и, зарычав от напряжения, оторвал его от стены, с мясом вырвав толстые крепления с остатками бетона. Он швырнул ящик об пол и когда тот, несколько раз отскочив, остановился, помятый, обрушился на него всем весом тела, с удовольствием услышав скрежет сминаемого металла. Этот приступ злости отнял у него много сил — снова немилосердно разболелся позвоночник или то, что от него осталось. Эта боль преследовала Маана постоянно, обостряясь в некоторые моменты до такой степени, что у него меркло сознание, а тело била ледяная дрожь. После таких приступов он ощущал себя едва живым, а руки еще долго отказывались подчиняться.
«Ты ожидал этого, — сказал он сам себе, глядя как гаснут искры в ни в чем не повинной стальной коробке, — С самого начала. Ты шел к этому. Гниль — та дорога, которую, хочешь или нет, пройдешь до конца. И не получится сойти, сделав первый шаг. Впрочем, ты всегда мог сойти, но испугался, не нашел сил. Значит, выбрал этот путь. Подбери сопли. Ты не ребенок, да никогда им и не был. Считай, что твое изучение Гнили продолжается — но с другой стороны. Будь ученым, а не паникером».
Есть вещи, которые проще произнести, чем осознать. Но Маан по своему опыту знал, что лучше всего с черными мыслями бороться при помощи работы. Раньше это была служба в Контроле. Теперь у него была дорога в бесконечность. Его единственное, пусть и лишенное смысла, занятие.
И он продолжил путь.
Сильнее всему ему досаждал голод. Его большое тело постоянно требовало еды и, не получая ее, слабело на глазах. Сперва Маан думал, что голодной смерти ему не избежать, но, к его удивлению, оказалось, что подземный мир все же населен, хотя его обитатели меньше всего на свете были похожи на что-то, что можно употреблять в пищу. Несколько раз он ловил крыс и крупных мышей. Грызуны, превосходно чувствовавшие себя в темноте, не могли сравниться с его органами чувств, куда более эффективными. Почувствовав чужое присутствие, Маан замирал, заставляя свое тело стать полностью неподвижным. Это давалось ему без особого труда с тех пор, как он забыл про необходимость дыхания. Когда добыча оказывалась рядом, Маан совершал одно молниеносное движение рукой. Впрочем, руками свои передние конечности он давно уже называл по привычке. Трехсуставчатые, тяжелые, испещренные узловатыми твердыми венами, оканчивающиеся вместо пальцев бесформенной культей, напоминавшей кистень, они больше походили на лапы какого-нибудь подземного насекомого, созданные для долгой и тяжелой работы. Но и убийство крыс давалось им с легкостью. Маан съедал добычу на месте, научившись не испытывать при этом отвращения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
