И если Говард приписывал свою мрачность Дарк-Вэлли, то Конан, похоже, приписывает свою «великую скорбь» киммерийскому происхождению:
«Что ж, — улыбнулся Просперо,— темные горы Киммерии ты оставил далеко позади. А тежръяухожу. Выпью кубок белого немедийского вина за тебя при дворе Лумы».
«Ладно,— проворчал король,— но танцовщиц Нумы целуй только от своего имени, если не хочешь навлечь на себя гнев.1»
Он отрывисто рассмеялся вслед уходящему Просперо. Резная дверь закрылась за пуантенцем, и Конан вернулся к своим делай. Он немного подождал, прислушиваясь к удаляющимся шагам, гулко отдававшимся на каменных плитах. Этот пустой звук cwei to затронул какую-то струну в душе, вызвав волну отвращения. Радость иссякла, лицо внезапно постарело, глаза ввалились. Необъяснимая тоска киммерийца навалилась с ощущением тщетности всех человеческих стремлений и бессмысленности жизни. Его королевская власть, удовольствия, страхи, амбиции, и вообще все земное внезапно предстало перед ним в образе пыльных сло~ манных игрушек. Границы жизни сжались, и линии бытия сомкнулись, лишив возможности пошевелиться. Уронив львиную голову на могучие руки, он громко застонал.
Потом поднял голову, словно ища пути к бегству. и его взгляд упал на хрустальный кувшин с желтым вином. Быстро поднявшись, наполнил кубок и залпам осуши я его. Потом снова наполнил, и осушил, и снова. Когда он поставил кубок, приятное тепло растеклось по жилам. Вещи и события обрели новый смысл. Темные киммерийские горы скрылись в тумане далеко позади. Жить все-таки хороша, и она оказалась реальностью, а не сном какого-то идиотского божка. Он лениво потянулся, словно гигантский к от, и уселся за стол, осознавая величие и жизненную важность самого себя и своей задачи. Удовлетворенно покусывая стило, он уставился на карту. («Феникс на мече», первый представленный вариант.)
Когда Говард утверждал, что «человек по имени Конан, казалось, неожиданно возник в моем мозгу без каких-либо усилий с моей стороны», он, вероятно, говорил правду. Но не осознавал, что сей акт творения подчинялся глубоко затаенным мотивам: «великая скорбь» Конана отражала «мрачное настроение» Говарда, так же как Киммерия — Темную Долину. Как Темная Долина была самым зловещим воспоминанием Говарда, так «более мрачной страны», чем Киммерия, не существовало в мире для его героя.
Говардовский Конан, по крайней мере на ранних стадиях своего создания, был списан с самого автора, он не являлся мифическим идеализированным персонажем.
«Киммерия», строго говоря, не входит в канонический цикл о Конане, это произведение, которое помогало в создании рассказов о нем: Конан — или Говард — может лишь «помнить» Киммерию. Ужасная страна, само воскрешение оной в памяти вызывает неприятные воспоминания, ее хочется поскорее забыть. Вот почему действие романа никогда не происходит в Киммерии и ни один другой киммериец не упоминается и не может упоминаться на страницах книги.
В «Королеве Черного побережья» Конан объяснит Бёлит, что «пока я жив, я намерен изучать жизнь во всех ее проявлениях. Дайте мне познать сочный вкус мяса и жгучее вино на языке, горячие объятия белых рук, и чтобы кругом пылала битва, клинки звенели, вспыхивали и окрашивались алым… Вот это — жизнь, а духовные тонкости оставим философам и жрецам. Реальность, иллюзия… Я вот что тебе скажу: если этот мир иллюзорен, значит, и сам я — всего лишь иллюзия, а коли так, все окружающее для меня реально. Ну и хорошо: жизнь пылает во мне, я люблю и дерусь… Чего еще?»
Вот о чем на самом деле цикл о Конане — о желании погрузиться в бурную жизнь. Напряженная физическая жизнь Конана проявляется в его отчаянных попытках забыть Киммерию и любые пугающие воспоминания, связанные с этой страной. Вероятно, то же можно сказать о писательской деятельности Говарда, которая может рассматриваться как попытка забыть Темную Долину. Когда Конан бездействует — как в случае начальных глав «Феникса на мече» — и ему напоминают о Киммерии, первая реакция — найти забвение и утопить в вине все мрачные мысли. Разные решения одной и той же проблемы.
После того как родилось стихотворение «Киммерия», выразившее желание бежать из этой страны и забыть о ней как можно быстрее, Говард практически созрел для сочинения первого рассказа о Конане. Когда Говард вернулся в Кросс-Плейнс в феврале 1932 г., перед ним все еще стояла задача создания того, что стало известно как мир Хайбории.
Причины, по которым была придумана Хайборийская эра, были, вероятнее всего, коммерческими. Единственным рынком сбыта для Говарда в 1929 г. стал журнал «Уэйрд тэйлз», но в начале тридцатых перед ним открылось несколько новых рынков, особенно журнал «Восточные рассказы» и недолго просуществовавшие «Солдаты удачи». Говард питал глубокую любовь к истории, его произведения, проданные в «Восточные рассказы», числятся среди лучших. В то же самое время он осознавал трудности, связанные с кропотливой исследовательской работой, требовавшейся для поддержания исторической точности. Задумав вселенную, которая не была нашей, но могла когда-то быть ею, и тщательно выбрав названия и имена, напоминавшие нашу прошлую историю, Говард решил проблему анахронизмов и необходимости длинных пояснительных глав.
Лавкрафт позднее критиковал его за это, но пришел к заключению: «Единственное, что остается — принять всю номенклатуру в том виде, как он ее дает, закрыть глаза на слабые места и быть чертовски благодарным за столь живую искусственно созданную легенду». (Письмо к Дональду Уоллхейму, использованное во введении к «Хайборийской эре», 1938.)
Говард прекрасно умел придумывать вымышленные названия, когда хотел: в рассказах о Кулле, которыми столь восхищался Лавкрафт, описываются империи со странно звучащими именами, такие как Зарфхаана, Валузия и Грондар. Но, назвав метод Говарда «искусственной легендой», Лавкрафт коснулся одного из важнейших факторов, повлиявших на создание Хайборийской эры.
Хотя эта книга не представлена в библиотеке Говарда и не упоминается в его бумагах и переписке, весьма вероятно, что говардовская концепция Хайборийской эры берет свое начало в «Очерках мифологии» (1913) Томаса Булфинча, позволивших автору соединить в связное целое свои литературные порывы и серьезные психологические и автобиографические составляющие, лежавшие в основе создания образа Конана.
Булфинч (1796-1867) глубоко интересовался изучением классики и большую часть свободного времени посвятил написанию цикла книг, популяризировавших классические легенды и мифологические эпизоды. «Очерки мифологии» объединяют три наиболее известные книги, «Эпоха басен» (1855), «Эпоха рыцарства» (1858) и «Легенды Карла Великого, или Средневековый роман» (1863). Под обложками книг Булфинча скрывались героические повествования, происходившие в различных местах и эпохах, как исторических, так и легендарных, то есть, можно сказать, сама суть Хайборийской эры. Таким образом, нет ничего удивительного, что многие названия и имена, использованные Говардом в ранних набросках его воображаемого мира, можно найти у Булфинча, начиная с Конана:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
