Все мы знаем, как подействовала рукопись на доктора Морхауса. Никому больше не довелось бы ознакомиться с ней, если бы жена доктора не подобрала с пола рассыпавшиеся страницы часом позже, когда сам он неподвижно лежал в кресле, тяжело дыша и никак не реагируя на оглушительный стук в дверь, способный разбудить даже мумию фараона. Сколь бы жуткое впечатление ни производил сей документ — особенно ввиду явного изменения стиля в самом конце, — нельзя не предположить, что сведущий в местном фольклоре врач узрел в нем некий тайный ужасный смысл, который, к счастью, навеки останется недоступным пониманию простых смертных. Все жители Фенхэма сходятся во мнении, что из россказней старожилов и историй, услышанных в детстве от собственного деда, доктор Морхаус почерпнул некие особые сведения, в свете которых жуткие записи Ричарда Блейка приобрели новое, совершенно определенное значение, опасное для человеческого рассудка. Тогда становится понятно, почему он так долго не мог прийти в себя тем июньским вечером, почему столь упорно пытался воспрепятствовать своим жене и сыну прочитать рукопись, почему с такой неохотой поддался на уговоры последних не сжигать зловещий документ и — самое главное — почему он столь поспешно купил усадьбу старого Таннера, взорвал дом динамитом и вырубил все деревья на болоте в пределах доброй полумили от дороги. Ныне доктор категорически отказывается от любых разговоров на данную тему, и представляется очевидным, что он унесет с собой в могилу некую страшную тайну, которую миру лучше не знать.
Приведенный ниже текст рукописи скопирован с оригинала, любезно предоставленного нам Флойдом Морхаусом, сыном доктора. Несколько пропусков, отмеченных звездочками, сделаны в интересах душевного спокойствия читателей, а все прочие объясняются невразумительностью изложения в отдельных местах, где потрясенный автор, с бешеной скоростью печатавший вслепую, впадал в бессвязность или двусмысленность. В трех местах, где лакуны можно восполнить по контексту, предприняты попытки реконструкции. Об изменении стиля в конце документа лучше и не говорить вовсе. Безусловно, подобную перемену — как в части содержания рукописи, так и в части характера печати — запросто можно объяснить душевным смятением жертвы, столкнувшейся с неким ужасом, перед которым померкли все предыдущие. Умы посмелее вправе строить свои догадки на сей счет.
Итак, вот текст, написанный в проклятом доме человеком, отгороженным глухотой и слепотой от внешнего мира и оставленным на произвол неведомых сил, с какими не доводилось встречаться ни одному слышащему и зрячему. Сей текст, противоречащий всем нашим знаниям о мире, почерпнутым из физики, химии и биологии, любой логический ум сочтет плодом помешательства — помешательства, которое неким симпатическим образом передалось мужчине, успевшему вовремя выбежать из означенного дома. Нижеприведенную рукопись и вправду вполне можно считать бредом сумасшедшего, покуда доктор Арло Морхаус хранит молчание.
РУКОПИСЬ
Смутные дурные предчувствия, одолевавшие меня последнюю четверть часа, теперь перерастают в отчетливый страх. Прежде всего я твердо уверен, что с Доббсом что-то стряслось. Впервые за все время нашего совместного проживания он не ответил на мой зов. Когда он не откликнулся и на повторный звонок, я решил, что колокольчик вышел из строя, но я колотил кулаками по столу достаточно громко, чтобы разбудить даже подопечного Харона.[122] Поначалу я предположил, что он вышел из дома подышать свежим воздухом, ибо сегодня с утра стоит страшная жара и духота, но Доббс никогда не отлучается надолго, не убедившись предварительно, что мне ничего не понадобится в ближайшее время. Странное явление, произошедшее несколько минут назад, подтверждает мои подозрения, что отсутствие Доббса вызвано не зависящими от него обстоятельствами. Именно это явление побуждает меня излагать свои впечатления и догадки на бумаге в надежде таким образом избавиться от тягостного предчувствия надвигающейся трагедии. Несмотря на все старания, мне никак не удается выбросить из головы легенды, связанные с этим старым домом, — глупые суеверия, которыми упиваются умы неразвитые и о которых я даже не вспомнил бы, находись Доббс рядом.
На протяжении всех лет моей изоляции от внешнего мира Доббс оставался моим шестым чувством. Сейчас, впервые за долгое время моей недееспособности, я ясно сознаю всю меру своей беспомощности. Именно Доббс заменил мне мои незрячие глаза, мои бесполезные уши, мое безгласное горло, мои парализованные ноги. На письменном столе стоит стакан воды. Без Доббса я окажусь в мучительном положении Тантала,[123] когда мне понадобится вновь его наполнить. Гости в нашем доме большая редкость: между болтливыми сельскими жителями и слепоглухонемым паралитиком, неспособным вести с ними разговоры, мало общего, — и, вероятно, пройдет не один день, прежде чем кто-нибудь из соседей заглянет сюда. Я совсем один… компанию мне составляют лишь мои мысли — тревожные мысли, избавлению от которых ни в коей мере не способствуют ощущения, что я испытываю последние несколько минут. И сами ощущения мне не нравятся, ибо из-за них дурацкие деревенские слухи и сплетни постепенно трансформируются в моем сознании в фантастические видения, воздействующие на мои эмоции самым странным и беспримерным образом.
Такое впечатление, будто я начал писать сей текст много часов назад, но в действительности прошло всего несколько минут, ибо я только что заправил в каретку следующий лист бумаги. Привычное машинальное действие — замена отпечатанной страницы на чистую — позволило мне отвлечься от тревожных мыслей, пусть на считаные секунды, и овладеть собой. Возможно, мне удастся отрешиться от ощущения близкой опасности на время, пока я описываю события, уже произошедшие.
Сначала по дому пробежала легкая дрожь вроде той, что сотрясает дешевые многоквартирные дома, когда по мостовой с грохотом проезжает тяжелый грузовик, — но ведь это не хлипкое каркасное строение. Возможно, я просто сверхчувствителен к подобным вещам и позволяю воображению играть со мной шутки, но мне показалось, что источник вибрации находится прямо передо мной — а я сижу лицом к юго-восточному крылу особняка и простирающемуся за ним болоту! Но даже если допустить, что в первый момент имел место обман чувств, то в истинности последующих своих ощущений я нисколько не сомневаюсь. Мне вспомнились моменты, когда земля дрожала у меня под ногами при взрывах тяжелых снарядов и когда на моих глазах яростный тайфун швырял по волнам корабли, как щепки. Дом заходил ходуном, словно нифльхеймские[124] грохоты, просеивающие уголь дуэргаров. Каждая половица под моими ногами тряслась, точно живое существо, претерпевающее невыносимые муки. Печатная машинка подпрыгивала на столе, и мне даже почудилось, будто клавиши испуганно стрекочут сами по себе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
