Я удивился. Бридженс указывал на гребенку и толстую тетрадь в кожаном переплете.
Я уже успел заглянуть в тетрадь. Пеглар вел дневник своего рода примитивным шифром – писал слова задом наперед, последнее слово в каждом предложении заканчивая прописной буквой, – но хотя описание событий последнего года нашей экспедиции могло представлять известный интерес для родственников, почерк фор-марсового старшины и структура предложений, не говоря уже об орфографии, становились все более и более невнятными и корявыми в течение месяцев, непосредственно предшествовавших нашему уходу с кораблей и последовавших за ним, и под конец записи носили совсем уже обрывочный и бессвязный характер. Одна запись гласила: «Смерть, где твое жало? Ад для того, кто теперь хоть немного сомневается, што… (следующая строка размыта водой)… красильщик скал…»
На другой стороне этой страницы Пеглар трясущейся рукой нарисовал неровный круг и в нем нацарапал: «лагерь разчищен». Дата написана неразборчиво, но, по всей видимости, данная запись относится к концу апреля. На одной из страниц поблизости содержались следующие обрывочные записи: «Придется ли нам итти по твердой земле… нам понадобится грог, штобы промочить нашы… ибо я думаю… время… мне лежать рядом и… в 21-ю ноч свиршилось…»
Я предположил, что эту запись Пеглар сделал вечером 21 апреля, когда капитан Крозье сообщил людям с «Террора» и «Эребуса», что на следующее утро последние из них покинут корабль.
Иными словами, в тетради содержались беспорядочные заметки полуграмотного человека, не делавшие чести ни писательскому таланту, ни образованности Гарри Пеглара.
– Зачем вам это? – спросил я Бридженса. – Пеглар был вашим другом?
– Да, доктор.
– Вам нужна расческа? – Старый стюард был почти лысым.
– Нет, доктор. Просто вещица на память о человеке. Расчески и дневника мне хватит.
Очень странно, подумал я, поскольку к настоящему времени все старались избавиться от лишних вещей, а не добавлять тяжелые тетради к грузу, который приходилось тащить.
Но я отдал Бридженсу и расческу и дневник. Никому не потребовались ни рубашка Пеглара, ни носки, ни запасные шерстяные штаны, ни Библия, поэтому на следующее утро я оставил их в куче ненужных вещей. В общем и целом брошенные на льду последние пожитки Пеглара, Литтла, Рейда, Берри, Криспа, Бейтса, Симза, Вентцалла и Сэйта сошли за скорбную пирамиду в память о погибших.
Следующим утром, 12 июля, нам начали встречаться новые кровавые пятна на льду. Поначалу мужчины испугались, что это очередные свидетельства гибели наших товарищей, но капитан Крозье подвел нас к одному из залитых кровью участков и показал, что посреди застывшей темно-красной лужи лежит труп белого медведя. Это всё были убитые белые медведи, от многих из которых остались лишь проломленная голова, окровавленная белая шкура, раздробленные кости и лапы.
Поначалу мужчины успокоились. Затем, разумеется, все задались вопросом: «Кто убил этих огромных хищников за считанные часы до нашего появления здесь?»
Ответ напрашивался сам собой.
К 16 июля люди, казалось, окончательно выбились из сил и уже не могли продолжать путь. За восемнадцатичасовой день непрерывных усилий мы преодолевали менее мили. Зачастую, вставая лагерем на ночь, мы видели кучу выброшенной одежды и снаряжения, оставшуюся на месте нашей предыдущей ночной стоянки. Мы нашли еще несколько убитых белых медведей. Наш моральный дух был так низок, что, проведи мы голосование на той неделе, большинство наверняка проголосовало бы за то, чтобы отказаться от всяких дальнейших попыток, лечь на лед и умереть.
Ночью 16 июля, когда все спали и лишь один часовой нес дежурство, капитан Крозье попросил меня явиться к нему в палатку. Теперь он спал вместе с Чарльзом Дево, своим старшим интендантом Чарльзом Гамильтоном Осмером (у которого наблюдались симптомы пневмонии), Уильямом Беллом (старшиной-рулевым «Эребуса») и Филипом Реддингтоном, бывшим баковым старшиной сэра Джона и капитана Фицджеймса.
Капитан кивнул, и все, кроме старшего помощника Дево и мистера Осмера, покинули палатку, чтобы предоставить нам возможность поговорить наедине.
– Доктор Гудсер, – начал капитан, – мне нужен ваш совет.
Я кивнул и приготовился слушать.
– У нас есть теплая одежда и палатки, – сказал капитан Крозье. – Запасные башмаки, которые люди по моему приказу везут в полубаркасах со снаряжением и прочими припасами, спасли многих от ампутации ног.
– Совершенно верно, сэр, – сказал я, хотя понимал, что он хочет спросить совета не по данному вопросу.
– Завтра утром я собираюсь сообщить людям, что нам придется бросить один вельбот, два тендера и один полубаркас и продолжать путь только с пятью лодками, – сказал капитан Крозье. – Эти два вельбота, два тендера и полубаркас находятся в лучшем состоянии, чем прочие лодки, и в них хватит места на всех для плавания по открытой воде – коли мы найдем таковую, прежде чем доберемся до устья реки Бака, – поскольку у нас осталось совсем мало груза.
– Люди будут очень рады слышать это, капитан, – сказал я.
Я лично так очень обрадовался. Поскольку теперь я шел в упряжи наравне с другими, я в буквальном смысле слова почувствовал, как часть непомерной тяжести свалилась с моих ноющих плеч при известии, что кошмарные дни, когда приходилось перетаскивать лодки за два захода, остались позади.
– Что мне нужно знать, – продолжал капитан бесконечно усталым хриплым голосом, с сумрачным лицом, – так это можно ли еще урезать рацион. Вернее, смогут ли люди тащить сани, когда мы урежем рацион. Меня интересует ваше профессиональное мнение, доктор.
Я уставился в брезентовый пол палатки. Один из котелков мистера Диггла – или, возможно, разборное устройство для разогревания чая, которым пользовался мистер Уолл, когда у нас еще оставались бутылки с эфиром для спиртовок, – прожег в нем круглую дыру.
– Капитан, мистер Дево, – наконец сказал я, прекрасно понимая, что говорю вещи, для них очевидные. – Люди и сейчас получают гораздо меньше пищи, чем необходимо для поддержания сил при каждодневном тяжелом физическом труде. – Я глубоко вздохнул и продолжал: – Они едят только холодную пищу. Последние консервированные продукты были съедены много недель назад. Спиртовки мы оставили на льду с последней пустой бутылкой из-под эфира. Сегодня вечером каждый человек получит на ужин одну галету, кусочек холодной соленой свинины, унцию шоколада, несколько глотков чая с малой порцией сахара и менее столовой ложки рома.
– И щепоть табака, – добавил мистер Осмер. Я кивнул.
– Да, и щепоть табака. Они поистине любят табак. Но нет, капитан, люди не смогут обойтись меньшим количеством пищи, чем ныне.
– Им придется, – сказал капитан Крозье. – Соленая свинина у нас кончится через шесть дней. Ром – через десять.
Мистер Дево прочистил горло.
– Насколько мне известно – и известно всем здесь присутствующим и всем участникам экспедиции, – мы подстрелили и съели ровно двух тюленей с тех пор, как покинули бухту Покоя два месяца назад.
– Мне кажется, – сказал капитан Крозье, – сейчас самое лучшее для нас – двинуться обратно на север, к берегу Кинг-Уильяма, каковой путь займет у нас, может, три дня, может, четыре. Там можно питаться мхом и всякой дрянью, произрастающей на скалах. Мне говорили, что из съедобных разновидностей мха и лишайника варится почти вкусный суп. Если, конечно, удается найти съедобные разновидности означенных растений.
Сэр Джон Франклин, устало подумал я. Человек, который съел свои башмаки. Мой старший брат рассказывал мне эту историю за несколько месяцев до нашего отплытия. Сэр Джон по своему горькому опыту точно знал бы, какие мхи и лишайники выбирать.
– Люди будут рады вернуться на сушу, капитан, – только и мог сказать я. – И они будут счастливы услышать, что теперь нам придется тащить меньше лодок.
– Благодарю вас, доктор, – сказал капитан Крозье. – Это все.
Кивнув на прощание, я удалился, проведал самых тяжелых цинготных больных – от лазаретной палатки мы уже, разумеется, избавились, и мы с Бридженсом каждый вечер обходили палатки одну за другой, консультируя и пользуя лекарствами наших пациентов, – а потом с трудом добрел до своей собственной палатки (которую делил с Бридженсом, находящимся в бессознательном состоянии Дейви Лейсом, умирающим инженером Томпсоном и тяжело больным плотником мистером Хани) и мгновенно забылся сном.
Именно той ночью лед расступился и поглотил палатку, где спали пятеро наших морских пехотинцев: сержант Тозер, капрал Хеджес, рядовой Уилкс, рядовой Хэммонд и рядовой Дейли.
Один только Уилкс успел выбраться из палатки, прежде чем она погрузилась в темное море, и был оттащен от расселины за считанные секунды до того, как она сомкнулась с оглушительным треском.
