– Он на отца моего похож. Одно лицо. Даже уши такие же.
Джошуа и Бет очень ждали внуков от старшего сына, но у Натана детей не появилось.
– Потом его жена умерла, – Хаим сделал ход, – за два года до войны.
На кухне стояла тишина. Близнецы, вымытые, накормленные, сопели в кроватках, в детской. Эстер погуляла с Гаменом. Она, с наслаждением выпила чашку кофе, в уличном кафе, листая женский журнал.
Когда приехал отец с братьями, Эстер поняла, как устала за год. Вывести одной, мальчиков на прогулку, становилось почти военной операцией. Эстер неделями не выбиралась куда-то дальше парка Кардозо, на противоположной стороне канала, и магазина на углу. Хлеб она пекла сама, кошерный мясник раз в неделю привозил курицу. Все остальное она покупала в лавке. По соседству стоял газетный ларек, где Эстер брала журналы и папиросы. Весь остальной Амстердам, с тем же успехом, мог быть расположен на луне.
– Все ненадолго, – Гамен бегал по набережной, облаивая уток, – мальчики подрастут, научатся гигиене, станут лучше ходить. Можно с ними в Париж съездить, и в Лондон. Просто до синагоги добраться…, – перед приездом мужа, она навестила микву, но Давиду о своем визите не сказала. Через две недели после хупы, в Нью-Йорке, Эстер, вернулась из миквы в гостиницу. Муж, ядовито, сказал:
– Не думал, что женщина с высшим образованием может быть такой косной. Не буду к тебе прикасаться, пока ты душ не примешь. Окунаться в бассейн, где неделями не меняют воду…, – Давид провел ночь на диване в гостиной.
Эстер, иногда, думала, что может сама сделать мальчикам обрезание. Отец был здесь, и помог бы ей. Она вспоминала холодный взгляд мужа:
– Мои сыновья не подвергнутся варварскому ритуалу, потерявшему санитарное значение. Не спорь со мной…, – его щека закаменела. Женщина напомнила себе:
– Он прав, в Европе многие давно не обрезают детей. Мальчики все равно евреи…, – Гамен остался в особняке Кардозо по просьбе Элизы. Девушка уезжала в Гаагу, брать интервью у какого-то представителя Лиги Наций.
Элиза смутилась, но Эстер потрепала собаку по голове:
– Мальчишки выздоравливают, Гамена они любят. Мы у тебя щенка попросим, – женщина, весело, улыбнулась.
После заключительного заседания конгресса, муж отправился в Лейден, в университет, обрабатывать в лаборатории результаты поездки в Конго. Эстер не стала просить, чтобы Давид побыл немного с ней и детьми.
– Он занят, – сказала себе женщина, – монография весной выходит. Он поедет в Африку, а оттуда в Маньчжурию. Я работать начну…, – Эстер не хотела навещать портниху. Она твердо решила не доедать за мальчиками, и отказаться от выпечки и шоколада. На столе, в фарфоровом блюде, лежало имбирное печенье, но Эстер его не трогала. Она пила несладкий кофе.
Она затянулась папиросой: «Поэтому дядя Натан из Святой Земли уехал?»
Отец кивнул:
– Он рано женился, ему двадцати не исполнилось. В Иерусалиме так принято. Поехал учиться, в ешиву Судаковых, и женился. Тогда рав Исаак был жив, отец Корвино, жены их. Покойным Бенциону и Шуламит десяти лет не было. Жена у Натана хорошая оказалась, – доктор Горовиц вздохнул, – но детей у них не родилось. Они о мальчиках заботились, сиротах, из ешивы. Когда она умерла, Натан написал, что не может больше в Иерусалиме оставаться. Конечно, он два десятка лет с ней прожил. Уехал в Польшу, преподавал, война началась…, – мерно тикали старинные, прошлого века часы.
Отец искал дядю Натана через «Джойнт». Польша, после войны, революции в России, и еще одной войны, лежала в развалинах. Никто не мог найти среди сотен тысяч погибших или эмигрировавших евреев, одного Натана Горовица. Отец, сначала, думал, что старший брат вернулся на Святую Землю, однако и в Иерусалиме никто, ничего, не слышал.
Эстер вспомнила:
– Папа говорил. Половину Польши большевики разорили. Буденный, Тухачевский, Горский убивали евреев, жгли местечки…, – пробило семь вечера. Хаим улыбнулся:
– Тетя Ривка к Брюсселю подлетает. Переночуют, утром сядут на парижский рейс. И когда только мы пересечем Атлантику?
После катастрофы дирижабля «Гинденбург», весной, рейсы через океан отменили. Раньше путь из Германии в Америку занимал четыре дня, дирижабли шли без посадок. Пока что только почта доставлялась на гидросамолетах, с остановками на Бермудских и Азорских островах. Амелия Эрхарт, знаменитый авиатор, пропала летом в Тихом океане, пытаясь совершить полет вокруг света.
– Скоро, – ободряюще заметила Эстер, – тогда я смогу повезти малышей в Нью-Йорк. Тетя Ривка должна встретиться с мадемуазель Аржан, невестой кузена Теодора. Она, как две капли воды на нее похожа, папа. Я не предполагала, что такое возможно…, – отец усмехнулся:
– Опять ты выиграла. Надо мне сходить, посмотреть фильм, где она снималась. Тетя Ривка будет обедать с Мишелем, с Теодором. Она обязательно увидится с мадемуазель Аржан, то есть Гольдшмидт, – отец стал тасовать карты: «Они похожи, потому, что мадемуазель Гольдшмидт тоже еврейка. Все просто».
Эстер делала ходы. Мальчики оказались похожими на нее:
– Я папу напоминаю. Он светловолосый, в бабушку Батшеву. И мама была блондинка. Давиду хотелось, чтобы сыновья вышли в его породу. Хотя у Давида тоже глаза голубые, в мать…, – Эстер не застала свекрови в живых. Она умерла, когда муж учился в университете. Давид стал студентом в шестнадцать лет, и закончил, курс за два года. В девятнадцать он получил премию за статьи о чуме:
– Другие в его возрасте на танцы бегали, – вздохнула Эстер, – а Давид в Маньчжурии людей лечил. Впрочем, кузен Теодор тоже, две войны прошел, мальчишкой. Жалко тетю Жанну. Теодор пишет, что у нее ноги отнимаются. Если они решат в Америку поехать, сложно ее перевозить будет. Но только до Гавра надо добраться. Наверное, мадемуазель Аржан потом в Голливуд пригласят. Тетя Ривка устроит, – Эстер поняла, что улыбается.
За кофе они говорили о семье. Эстер успокоила отца, когда он, озабоченно, заметил: «Аарону жениться пора».
– Женится, – уверенно сказала женщина:
– Ты его лет женился, в двадцать восемь. Ты знаешь Аарона, папа. Он человек упорный, что обещает, то и делает. Пока в Германии, – Эстер махнула на восток, – все происходит, он евреев не бросит. Куда ему жениться? – она вспомнила грустные, темные глаза старшего брата:
– Рано или поздно немцы опомнятся, папа. Они цивилизованные, культурные люди. У Давида мать во Франкфурте родилась. У них Гете, Гейне, Моцарт, Бетховен, Мендельсон…
Хаим откинулся на спинку старинного, крепкого стула:
– Гейне и Мендельсона сумасшедший запретил. Амалия…, – он покраснел, – то есть миссис Фогель, мне много о Берлине рассказывала. И Аарон тоже, ты слышала. Боюсь, что одной Германией все не ограничится.
Эстер пожала плечами:
– Есть международные договоры, папа. Если Гитлер посмотрит в сторону других стран, его призовет к порядку Лига Наций…, – Эстер, отчего-то подумала:
– Надо мальчикам американское гражданство оформить, на всякий случай. Когда Давид уедет. Хотя нет, требуется его согласие…, Он не разрешит, – поняла Эстер. Муж был недоволен, когда она не захотела отказываться от американского паспорта:
– Ты моя жена, ты живешь в Голландии, – хмуро сказал Давид, – моя семья здесь в шестнадцатом веке обосновалась. Ты должна получить местные бумаги, – у Эстер просто не находилось на это времени.
– Все будет хорошо, – заключила она и прислушалась. Наверху было тихо.
Отец сварил еще кофе, они обсуждали лондонских родственников. Констанца, в сентябре, защитила двойной докторат в Кембридже, по физике и математике:
– Джон тоже в Кембридже, готовит диссертацию…, – писала тетя Юджиния.
– Его светлость пока не оправился от потери Антонии. Бедная девочка, ей всего восемнадцать было. Она никому не сказала, что едет в Испанию. Когда мы узнали, что Тони в Мадриде, она уже погибла. Стивен стал личным пилотом короля Георга, после коронации. Он продолжает испытывать новые модели самолетов. Мы за него беспокоимся, однако он уверяет, что все безопасно…, – Эстер поняла: «О сыне она ничего не пишет. Впрочем, понятно, почему».
Они закончили партию, до Эстер донеслось хныканье мальчиков. Отец положил руку ей на плечо:
– Я покачаю их, колыбельную спою. Мне ее папа пел, я помню. И вас я убаюкивал…, – доктор Горовиц поднялся по лестнице. Эстер сидела, тихо напевая:
Durme, durme mi alma donzella,
Durme, durme, sin ansia y dolor…
Она думала, что, может быть, у них с Давидом появится еще ребенок:
– Я его уговорю, – решила Эстер, – не сейчас, потом. Девочка. Он полюбит девочку, обязательно. Я ей кинжал отдам…, – она мыла посуду:
– Жаль, что Тора Горовицей пропала. Впрочем, что только не пропало. Но портрет бабушки Марты нашли, отправили в Лондон. Без горя и несчастий…, – пришли ей в голову слова колыбельной: «Так и будет, без горя и несчастий».
