Отступление офтальмологическое: о хронической глазной болезни господ
Прежде чем упрекать патриарха Иоакима за недооценку опасности восстания стрелецких и солдатских полков, следовало бы сурово обвинить прославленного воеводу князя Юрия Долгорукова и бывшего стрелецкого полковника Артамона Матвеева. Однако, во–первых, они не участвовали в сражениях последней войны, а во–вторых, их ошибка характерна для власть предержащих вообще и феодального государства в особенности.
Попробуйте представить себе полк рейтар: стальную стену закованных в латы дворян–кавалеристов, каждый из которых вооружен карабином, парой пистолетов и палашом. На их фоне даже солдаты в шлемах и кирасах, с мушкетами и шпагами выглядят мелковато, а уж стрельцы, «защищенные» одной каской и суконным кафтаном, вооруженные ружьем, бердышом–секирой да саблей, — вовсе не смотрятся. От атаки тяжелой кавалерии дрожит земля, любому наблюдателю покажется, что «мужики» — пехотинцы будут вмиг растоптаны.
Так думал бургундский герцог Карл Смелый, бросая своих блистательных рыцарей на пехоту нищих швейцарцев. Было уверено в победе французское дворянство, атакуя английских мужиков–лучников при Пуатье и Азенкуре или фламандских бюргеров при Креси. То же искажение зрения присуще и современным генералам: мысль задавить танками упорствующих в защите города пехотинцев посещает их с устрашающим постоянством.
Увы, история напрасно показывает господам поля сражений, заваленные грудами железа, над которым уже много веков торжествует простое сукно. Еще меньше убеждают власть имущих примеры стойкости вооруженного и организованного простонародья, доведенного очередным безумным правительством до отчаяния. А чтобы сложить два этих обстоятельства — силу пехоты и факт, что набирается она всенепременно из «мужиков», непривилегированной серой массы, — правитель должен обладать воистину гигантскими умственными способностями.
Иоаким и его друзья скорее всего не представляли самой возможности общего восстания служилых и посадких людей столицы. Несмотря на то что стрельцы и солдаты неделями упорно готовили это восстание, правительство было захвачено врасплох, так что не смогло показать даже видимость сопротивления. Но давайте, с помощью записок современников, посмотрим на происходившее в Москве сами.
В понедельник 15 мая 1682 г. — по церковному календарю на память убиения св. царевича Димитрия Углицкого — с восхода до полудня в Москве было солнечно, тепло и тихо. Внезапно в стрелецких слободах раздались выстрелы вестовых пушек, застучали барабаны, забили в набат у приходских церквей. Тревожный звон колоколов катился по столице от окраин к центру, охватывая улицу за улицей. Оказавшиеся вдруг по всей Москве стрельцы и солдаты (заранее выбранные товарищами за речистость) объявляли народу боярскую измену: отравление доброго царя Федора и подготовленное уже убийство царевича Ивана. Везде собирались народные толпы, вооружались дубьем и дрекольем, тянулись к Кремлю, где измена свила свое змеиное гнездо.
Холодный вихрь налетел на столицу, по небу побежали мрачные тучи, людей охватил трепет. Купцы и торговцы заперли лавки, все были на улицах, по которым уже шли в полном вооружении полки стрельцов в ярких цветных кафтанах и солдаты в черных латах. Ветер развернул их овеянные славой знамена, проглядывавшее меж облаков солнце сверкало на мушкетах и бердышах, копьях и алебардах, на начищенных стволах пушек. Служивые шагали с музыкой, бодро и решительно, «как на неприятеля иностранного» — прямо в распахнутые стрелецкой охраной ворота Кремля: Спасские, Никольские, Троицкие и Предтеченские.
Патриарх не успел опомниться, как царский дворец, Чудов монастырь и его палаты были окружены стрельцами и солдатами, пришедшими со всех сторон с изумительным «стройством». Толпа боярских холопов, дожидавшихся хозяев на Ивановской площади, ни на миг не остановила колонн восставших. Несколько залпов регулярной пехоты — и оставшиеся в живых холопы рассеялись, как будто их и не было, вместе с конями и каретами. Воткнутые в землю по военному обычаю копья и бердыши сверкали стальными лезвиями, направленными в сторону дворца. Музыка умолкла, все звуки заглушал большой городской набатный колокол. А за стенами Кремля колыхалось народное море, дожидаясь выдачи «изменников–бояр» на расправу.
Некоторые бояре, превозмогая страх, выходили из дворца говорить с восставшими — и убегали обратно в ужасе. Придворные послали за патриархом, вывели царя Петра и царевича Ивана на всеобщее обозрение. Иоаким сошел с Красного крыльца прямо к ощетинившимся оружием рядам служилых.
Некоторые, казалось, смутились и заколебались, узнав, что царевич Иван жив, поддались слезным мольбам патриарха не губить царство и унять мятеж. Но колебание длилось недолго. «Замолчи, не слушаем тебя, потому что ты лжешь! Не нужно нам ни от кого советов!» — закричали восставшие. Патриарх поспешил скрыться в свои палаты.
Не только Иоаким — все придворные я духовенство были охвачены ужасом, когда восставшие стали читать список «изменников бояр и думных людей» и потребовали выдать по нему около 40 человек, начиная с Артамова Матвеева и Нарышкиных, обезумевших до того, что стали стрелять сверху в неподвижную стену стрельцов. Было ясно, что правители сами себя не выдадут — а стрельцы и солдаты уже начали обрубать древки копии, чтобы не длинны были в царских палатах бояр колоть. Мать Петра царица Наталья Кирилловна поспешила увести сына с Красного крыльца — это стало знаком, по которому восставшие через все входы и лестницы ринулись во дворец.
Пойманных «изменников» выбрасывали с переходов и из окон, подхватывали на копья, волокли на Красную площадь и под крики народа «Любо! Любо!» рубили бердышами в мелочь — на кусочки не больше пельменей. Первым убили Артамона Матвеева, за ним последовали князья Ромодановские, которым служилые не могли простить сдачи Чигирина, администраторы, особо отличившиеся в притеснениях и грабеже народа, придворные и лекари, обвинявшиеся в отравлении царя Федора. Особенно рьяно искали Нарышкиных, видя в родичах юного царя Петра главных «изменников», получивших наибольшую выгоду от боярского переворота.
Бряцая оружием, служивые рыскали по дворцу, переворачивая даже государевы постели. Однако Нарышкиных прятала вся царская семья, — даже сильно не любившие их царевны клана Милославских и юная вдова царя Федора, хоромы которой, из уважения к горю царицы, не обыскивали. Царевны, и особенно Софья Алексеевна, увещевали служивых столь смело и красноречиво, что те отступали, нередко едва не добравшись до спрятанных царедворцев. Зато досталось цареву имуществу и тем несчастным, кто поддался ужасу и спрятался, хотя не был в списке «изменников», или оказал сопротивление.
Патриарха Иоакима нисколько не вдохновляли редкие примеры мужества Царедворцев. Он велел запереть двери патриарших палат, но их тут же вырубили; в Крестовой палате и личных покоях Иоакима все перевернули. Его дворецкого связали веревкой и пытали о спрятанных изменниках, не единожды выбрасывая из, окна и затаскивая обратно. Кремль строго охранялся, и обыски периодически возобновлялись три дня, пока царская семья не выдала на расправу Ивана Нарышкина и не обещала сослать в дальний монастырь его отца Кирилла, прочившего себя, по мнению восставших, на роль Бориса Годунова.
Добившись от обвиняемых признания в отравлении Федора, служивые 17 мая казнили их и прекратили кровопролитие. Они оставили в живых всех, кого не успели казнить по списку «изменников». По списку и случайно в столице было убито 17 человек, имевших отношение ко двору; 26 человек сослано и трое прощено восставшими. Гораздо больше жертв оказалось среди самих служивых и горожан, которые при обысках во дворце и домах знати не удержались от соблазна пограбить. Всех уличенных в похищении хоть самой малой вещи восставшие безжалостно казнили на Красной площади в назидание другим.
Установленный в столице железный порядок пугал патриарха — да и всех способных к рассуждению представителей «верхов» — гораздо сильнее, чем обычный бунт. Восставшие даже заперли Кружечный двор, с которого развозились по питейным заведениям горячительные напитки… Они не просто победили, а стремились закрепить свою победу, выступив гарантами мира и спокойствия в столице.
Двоевластие
Московские стрельцы назвали себя государевою надворною пехотою (в противовес дворянству, обычно служившему в конном строю) и заявили о праве на участие в государственной власти. «Тщались безумные и глупые государством управлять!» — писал в раздражении очевидец событий, знаменитый ученый и просветитель Сильвестр Медведев. Это не оговорка историка. Современные исследования показывают, что выбранные общими собраниями представители восставших не только передавали их требования во дворец, но и принимали участие в непосредственной работе приказов.
