— О, старый пьянчуга, что с атаманом нашим в Чигирине ляхов вешал и лучшим прикидывался другом.
— Сам будет повешен! — крикнул Бурляй.
— Гореть мне в огне, ежели я ушей этому поскребышу не отрежу! буркнул себе под нос Заглоба.
— Так его порубили, — не унимался Редзян, — что другого давно бы уже воронье склевало, но наш атаман не чета другим, кое-как оклемался, хотя до Влодавы едва дотащился, и еще неизвестно, чем бы все обернулось, кабы не мы. Мы его на Волынь отправили, к нашим, а он нас сюда послал за княжною.
— Погубят его чернобровые! — проворчал Бурляй. — Я ему давно пророчил. Нет чтобы поиграть по-казацки с девкой, а потом камень на шею и в воду, как у нас на Черном море водилось!
Володыёвский, задетый в своих чувствах к прекрасному полу, едва удержал язык за зубами. Заглоба же, рассмеявшись, молвил:
— И верно, оно бы лучше.
— Вы добрые други! — сказал Бурляй. — Честь вам и хвала, что его в беде не кинули, а ты, малый, — обратился он к Редзяну, — ты лучше всех, я тебя еще в Чигирине заприметил, когда ты сокола нашего берег да лелеял. Знайте же: и я друг вам. Говорите, чего желаете? Хоть молодцев, хоть коней просите — все исполню, чтоб на обратном пути вас кто не обидел.
— Молодцы нам ни к чему, пан полковник, — ответил Заглоба. — Мы же среди своих и по своему краю поедем, а ежели, не приведи господь, недобрая случится встреча — большая ватага помеха только, а вот резвые скакуны очень бы пригодились.
— Я вам таких дам — бахматам ханским не угнаться.
Тут опять встрял Редзян, дабы не упустить случай:
— А г р о ш е й м а л о н а м д а в о т а м а н, б о с а м н е м а в, а за Брацлавом мерка овса — талер.
— Ходи со мной в кладовую, — сказал Бурляй.
Редзяну не пришлось повторять дважды: он исчез вместе со старым полковником за дверью, а когда вскоре появился снова, толстощекая его физиономия сияла, а синий жупан на животе был слегка оттопырен.
— Ну, езжайте с богом, — промолвил старый казак, — а заберете девку, заверните ко мне, погляжу и я на Богунову зазнобу.
— И не проси, пан полковник, — смело ответил Редзян, — ляшка эта страх как пуглива и раз уже себя ножом пырнула. Боязно нам, как бы ей чего худого не сталось. Пусть уж атаман сам с нею управляется.
— И управится!.. При нем сразу пугаться забудет. Ляшка б i л о р у ч к а! Казаком гнушается! — проворчал Бурляй. — Езжайте с богом! Теперь уже недалече!
От Ямполя до Валадынки и правда недалеко было, но дорога рыцарям нашим предстояла нелегкая — не дорога даже, а сплошь бездорожье: места тамошние в те времена были еще пустыней, редко где застроенной и заселенной. От Ямполя друзья взяли несколько на запад, отдаляясь от Днестра, чтобы затем спуститься к Рашкову по Валадынке: только таким путем можно было добраться до яра. Уже занимался рассвет — пир у Бурляя затянулся до поздней ночи, — и Заглоба рассчитывал, что до захода солнца им не найти яра, а это ему как раз на руку было: он не хотел освобождать Елену на ночь глядя. Ехали, рассуждая о том, как им до сих пор везло всю дорогу. Заглоба, вспомнив пир, который закатил Бурляй, заметил:
— Подумать только, до чего крепко казацкое братство — во всяком деле горой стоят друг за друга! О черни я не говорю — этих казаки сами презирают. Поможет им сатана нашу власть скинуть, простой люд еще пуще от них наплачется. За своих же в огонь и воду пойдут, не то что наш брат шляхтич.
— Ой, нет, сударь мой, — отвечал на это Редзян. — Я долго среди них жил, видел, как они меж собой хуже волков грызутся, а не стань Хмельницкого, который их если не силой, то хитростью в узде держит, мигом пожрут друг дружку. Бурляй, правда, прочим не чета — великий это воин, сам Хмельницкий его чтит.
— Да ты небось превозносишь его за то, что он обобрать себя позволил. Эх, Редзян, Редзян! Не умереть тебе своею смертью!
— Это уж, сударь мой, смотря что мне написано на роду! Чай, врага провести — и похвально, и богу угодно!
— Я ж тебя не за то корю, а за твою алчность. Холопское это свойство, недостойное шляхтича; не миновать тебе наказанья.
— А я, когда случится подзаработать, не поскуплюсь в костеле свечку поставить — пускай и от меня будет корысть господу богу, а там, глядишь, и на будущее получу благословенье, а отцу с матерью помогать — разве ж это греховное дело?
— Ох, хитер, шельма! — воскликнул, обращаясь к Володыёвскому, Заглоба. — Я почитал, вместе со мной и фортели мои погребены будут, но, вижу, проныра этот меня заткнет за пояс. Подумать только: благодаря хитроумию какого-то мальчишки мы нашу княжну у Богуна увезем из-под носа с его же соизволенья, да еще на Бурляевых лошадях! Ты когда-нибудь что-либо подобное видел? А поглядеть, так и ломаного гроша не стоит.
Редзян ухмыльнулся довольно и ответил:
— Ох, сударь мой, разве нам от этого хуже?
— Ты мне по душе, малый, кабы не жадность твоя, я бы тебя взял в услуженье, а за то, что пьянчугой меня назвал, так уж и быть, прощаю больно ловко ты провел старого атамана.
— Не я вашу милость так назвал, а Богун.
— Господь его за это и покарал, — ответил Заглоба.
За такими разговорами прошло утро, а когда солнце высоко поднялось на небесный свод, охота шутить сама собою пропала — через несколько часов должна была показаться Валадынка. После долгих странствий путники наконец приблизились к цели, но тревога, неизбежная в подобных обстоятельствах, закралась им в душу. Жива ли еще Елена? А если жива, то отыщут ли они ее в яре? Горпына могла увезти девушку либо в последнюю минуту спрятать в каком-нибудь глухом углу, а то и умертвить даже. Преграды не были еще преодолены, опасности не миновали. У них, правда, имелось все необходимое для того, чтобы Горпына признала их посланцами Богуна, исполняющими его волю, — ну а вдруг ее и впрямь предостережет нечистая сила? Этого более всего опасался Редзян, да и Заглоба, хоть и мнил себя знатоком черной магии, испытывал некоторое беспокойство. Ежели оно так случится, как бы не застать яр опустевшим либо — что еще хуже — не наткнуться на укрытых в засаде рашковских казаков. Вот и стучали сердца тревожно, а когда наконец, спустя несколько часов, путники увидали с высокого обрыва сверкающую вдалеке ленту реки, пухлая физиономия Редзяна заметно побледнела.
— Валадынка! — сказал он, понизив голос.
— Уже? — так же тихо спросил Заглоба. — Как мы близко!..
— Господи, сохрани наши души! — пробормотал Редзян. — Скажите-ка, сударь мой, поскорей заклятье, а то страх как жутко.
— Глупости это все! Осеним крестом ущелье да реку — лучше всякого заклятья поможет.
Володыёвский молчал; с виду он был спокоен, только осмотрел тщательно пистолеты и подсыпал свежего пороху на полки да проверил, легко ли выходит из ножен сабля.
— И у меня освященная пуля есть — в этом вот пистолете, — сказал Редзян. — Вперед, во имя отца, и сына, и святого духа!
— Вперед! Вперед!
Вскоре всадники достигли берега речки, но, прежде чем поворотить лошадей вниз по теченью, Володыёвский остановил на минуту товарищей и сказал Заглобе:
— Отдай пернач Редзяну, колдунья его знает, пускай он и говорит с нею первый, а то еще испугается нас и убежит невесть куда с княжной вместе.
— Нет, как хотите, а первый я не поеду, — заявил Редзян.
— Тогда езжай последним, трутень паршивый!
С этими словами Володыёвский поскакал вперед, за ним последовал Заглоба, а позади с запасными лошадьми трусил Редзян, беспокойно озираясь по сторонам. Вокруг царила глухая тишина пустыни, только цокали по камням копыта да громко стрекотала саранча и кузнечики, попрятавшиеся в расщелины от зноя: хотя солнце уже клонилось к западу, жара не спадала. Наконец всадники взъехали на округлый, похожий на перевернутый рыцарский щит взгорок, по которому разбросаны были выветрившиеся, выжженные солнцем валуны, подобные развалинам, рухнувшим домам и колокольням; казалось, перед ними то ли замок, то ли город, накануне разрушенный во время штурма. Редзян поглядел и тронул Заглобу за плечо.
— Вражье урочище, — сказал он. — Богун так мне его и описал. Ночью здесь не пройти живыми.
— Пройти не пройти, а проехать можно, — ответил Заглоба. — Тьфу! Экое проклятое место! Но мы на верном пути хотя бы?
— Теперь уже близко! — сказал Редзян.
— Слава богу! — буркнул Заглоба и мыслями устремился к княжне.
Странное что-то творилось в его душе: глядя на эти дикие берега, на пустынную глухомань, старый шляхтич с трудом мог поверить, что княжна так близко — та самая княжна Елена, ради которой он столько невзгод испытал и столько преодолел препятствий, которую так полюбил, что, услыхав о ее смерти, потерял всякий вкус к жизни. Впрочем, человек свыкается с любым несчастьем; Заглоба за долгий срок успел сжиться с мыслью, что она похищена и находится неведомо где в Богуновой власти, и потому теперь не осмеливался сказать себе: вот и пришел конец поискам и тоскливому ожиданью, близок час блаженного покоя. В то же время иные вопросы теснились в уме: что скажет она, его увидев? Неужто не зальется слезами? Ведь спасение от долгой и тяжелой неволи грянет как гром с ясного неба. "Неисповедимы пути господни, — думал Заглоба, — всевышний так все повернуть может, чтоб добродетель восторжествовала, а неправедность была нещадно посрамлена". В конце концов, бог сперва отдал Редзяна Богуну в руки, а потом связал их дружбой. По воле божьей война, злая мачеха, призвала страшного атамана покинуть эту глухомань, куда он, точно волк, уволок свою добычу. Бог впоследствии наслал на него Володыёвского и снова с Редзяном свел — и так все сложилось, что сейчас, когда Елена, возможно, теряет последнюю надежду и ниоткуда уже не ждет избавленья, — избавление придет нежданно! "Конец твоим печалям, доченька, — думал Заглоба, — вскоре суждено тебе изведать безмерную радость. Ой! Как же она благодарить будет, рученьки складывать! Какие слова станет говорить!"
