Вроде пронесло, он размазал перчаткой заливающий глаза пот и начал торопливо набирать высоту. Увидев прямо по курсу приближающийся хутор, отвернул, чтобы не засекли. Насколько он знал, ВНОС у немцев работало хорошо. Наконец долгожданные пять километров высоты набраны. «МиГ» на высоте словно превратился в породистого жеребца, сразу стал более резвым, выросла скорость, и, как ему показалось, стал лучше управляться. «Вот теперь другое дело», — он криво улыбнулся сам себе и снова развернул истребитель обратно, забирая влево. «Теперь главное — не торопиться, немцы никуда не денутся», — твердил он сам, как заведенный. Немного потряхивало от нервного напряжения, но голова работала ясно, Виктор превратился в расчетливого охотника.
Черные точки немецких истребителей появились примерно там, где он и ожидал, севернее места их первоначальной встречи. Но теперь козыри были на его стороне. «МиГ» трясся от скорости словно лихорадочный больной, мотор ревел на максимальных оборотах, он был выше, прикрывался солнцем и, главное, он заходил с той стороны, откуда немцы меньше всего ожидали нападения. Враги стремительно приближались, быстро вырастая в размерах. Поначалу это были просто две точки. Потом превратились в черточки, вскоре у них стал ясно виден фюзеляж, рули, отчетливо проявились кресты. Ведомый, выбранный жертвой, неожиданно отвернул в сторону, то ли заметил опасность, а может, просто перестраивался, и Виктору, пришлось атаковать ведущего. Доворачивать было очень непросто, на большой скорости машина «деревенела», плохо слушалась органов управления, больше напоминая летящее вперед бревно. Однако он все-таки сумел загнать тонкий силуэт врага в прицел. В эти секунды он весь сжался, словно пружина, мелко трясясь от огромного нервного напряжения. Когда он нажимал на гашетки, пальцы были словно чужие. Тонкие нитки трассеров сперва мелькнули впереди-справа вражеского самолета, потом пропали в моторе врага, ткнулись в район кабины и скользнули к хвосту, прошивая фюзеляж «мессера» словно швейная машинка ткань. Виктор с трудом отнял пальцы от гашеток, наваливаясь всем телом на ручку направления, чтобы избежать столкновения. «МиГ» и «Мессершмитт» разминулись в считаных метрах — охотник и его незадачливая жертва. Виктор так и продолжил нестись дальше, вжимаясь в бронеспинку, опасаясь атаки второго врага. Наконец он немного отвернул и осмотрелся. Далеко внизу крутился в прощальном штопоре падающий «мессер». Он не парил пробитым радиатором, не горел, не дымился, просто падал в штопоре, с каждой секундой приближаясь к земле. Ни ведомого немца, ни разведчика видно не было. Избегая внезапной атаки снизу, он довернул к виднеющимся внизу облакам, снова разгоняясь. И только когда белая вата окутала кабину его истребителя, он расслабился и глупо рассмеялся распираемый от переполняющего его счастья…
А все-таки это приятно. Хоть и статус вроде как не самый большой и дизайн на любителя. Но приятно. «Хотя лично мне, — подумал Виктор, — дизайн очень нравится. Умели предки разрабатывать и делать красивые и эстетичные вещи». Он не удержался и, расстегнув комбинезон, вновь посмотрел на награду. Небольшой, новенький, сияющий серебром и эмалью орден Красной Звезды, привинченный на законное место, гладкий на ощупь, чуть теплый от тела. Его орден, честно заработанный на этой, давным-давно окончившейся войне. «Для кого-то, может, и давно, а для тебя она еще идет и до конца далеко, — мрачно подумал Виктор. — Приятно, конечно, что меня наградили, но является ли покрытый эмалью кусочек серебра адекватной платой за страх, боль и кровь?» Он не знал ответа. Одна часть его сознания самозабвенно радовалась награде, другая мрачно пыталась вспомнить, за какую сумму его сосед по квартире — Сашка, купил такой же. «По-моему, я схожу с ума, опять каша в голове… Хотя чего переживать по этому поводу? Воевать еще долго, ты сгоришь в своем самолете раньше, чем окончательно съедешь с катушек». Эти мысли испортили ему настроение. В последние дни он стал более злым — периодически возвращающаяся головная боль этому сильно способствовала. Да и память… все, что можно было вспомнить важного, он старательно записывал в блокнот, но толку с того было немного. Полезного, такого, что могло пригодиться здесь и сейчас, было ничтожно мало. Виктор до исступления пытался выудить из головы крохи знания, насилуя мозг, пытаясь вспомнить, но получал только головную боль. Что толку, что он помнил, что немцы будут наступать на Сталинград летом? Откуда они будут наступать? Какими силами, когда? Или же, он точно помнил, что истребитель «Як-3» полетел в 44-м году. Но какой с этого прок? Он чувствовал себя со всеми своими знаниями совершенно никчемным и бесполезным. Практически все, что он знал, представляло собой сырую кашу, с помощью которой было сложно изменить прошлое. Хотя последнее время он начал сомневаться, что попал именно в свое прошлое. Он узнал много такого, чего раньше, в своем времени, не видел и не слышал, чего в ту войну не было. Например, комиссары. Насколько Виктор помнил из книг и фильмов, в его мире они как появились в Гражданскую войну, так и до середины Великой Отечественной и прослужили. Здесь же, оказывается, перед войной, никаких комиссаров не было, их ввели уже во время войны. Или же вот штрафные роты. Он видел в каком-то кино, что они под Москвой дрались, а здесь вся его память молчала. Осторожными расспросами удалось выйти на дисциплинарные батальоны. Но эти батальоны никто с дубьем на пулеметы не гонял. Хотя служба там была не сахар, но она и в двухтысячных в дисбатах ничуть не слаще. В общем, ясно, что ничего не ясно.
Вечером был небольшой полковой банкет. Мартынов, сияя вторым новеньким орденом Красного Знамени, долго, минут пять, произносил поздравительную речь. В ней он говорил обо всем и ни о чем: несколько раз упомянул товарища Сталина, пару раз коммунистическую партию Ленина-Сталина, напомнил всем, что коварный враг будет обязательно разбит, и в конце невнятно вспомнил доблестных сталинских соколов. Рожа у командира была красная, а язык немного заплетался — он уже был изрядно пьян. Второй тост говорил комиссар. Он прозвучал куда лучше, летчикам понравилось. Потом поздравляли еще, но недолго, графины с водкой скоро опустели, тарелки тоже. Водки за праздничным ужином было больше, чем обычно, но все равно маловато, душа у Виктора требовала продолжения. Судя по лицам однополчан, он был не одинок. Так что, когда летчики собирались домой, предвкушая продолжение, комиссару оставалось только проводить их недовольным взглядом. Он только задержал комэсков и, отойдя в сторону, что-то тихо им сердито втолковывал, хмурясь в усы.
— Ну что? — Шишкин стараясь поменьше вступать в грязь, подошел к осунувшемуся сугробу, набрал из глубины чистого снега и вытер красное лицо. Стоило ему выпить больше ста граммов, как он сразу покрывался пятнами. — Я бы еще выпил! Вы как?
— Вчера все выпили. — Вахтанг был тих и печален. — И деньги тоже кончились. Они сейчас быстро кончаются, кругом спекулянты…
— Витька, а тебе же вчера должны были за «мессера» заплатить. Неужто все в фонд перечислил? Или осталось чего? Я требую продолжения банкета! — Эту фразу Игорь подцепил у Саблина.
— Есть пятьсот! Но идешь ты. — Виктор довольно улыбнулся. — Еле вырвал. Финансист гад…
— О! — Вахтанг сразу повеселел. — У бабы Нюры бери, у нее лучше. Расскажи…
— Ну, прихожу, а он мне: «Вот приказ командира, выплата за сбитый самолет. Распишись». А сам две бумажки сует. Я ему говорю: «Дай хоть почитаю». А там ведомость на тысячу рублей и сразу заявление перечислить деньги в фонд обороны. Тоже на тысячу.
— Ну да. — Вахтанг кивнул. — Его все подписывают.
— Ну а я говорю: «Не буду заявление подписывать». Наш пузан на пену изошел, я думал, у него очки треснут. Ох и ругался. Так представляешь, он мне потом говорит: «Иди отсюда, без тебя подпишем».
— Ну а ты? — видимо, от свежего воздуха краснота у Шишкина начала проходить.
— Говорю, хорошо, но я доложу командиру части и начальнику особого отдела про финансовые махинации в полку. Он сразу заткнулся, заявление забрал, а деньги заплатил. Я тогда пятьсот себе, на пропой, а пятьсот в фонд обороны, и теперь богатый Буратино.
