— Папа! — сказала она и взяла его под руку. — Ведь мне же необходима твоя помощь.
— Убийцам не помогаю! — И снова вскипев: — Пусть этот негодяй убирается вон из дому, я и шагу не ступлю, пока он наверху!
— Ну, папа, пойдем!
Он уже поставил ногу на первую ступеньку.
— Ты же знаешь, что господин фон Штудман чрезвычайно порядочный и услужливый человек. Передо мной тебе нечего представляться!
Что-то новое звучало в этих последних словах, незнакомая, печальная нота.
— Ох, не надо бы стариться, Эвхен, — сказал старик. И обернувшись назад, злым голосом: — Элиас, если придет господин фон Праквиц, мой так называемый зять, скажешь, что для него меня нет дома! Пусть будет так любезен и поищет себе новую аренду — сегодня же! — Тихо дочери: — Эвхен, ты думаешь, ты из меня веревки вить можешь? Да, но только, если мой зятек уберется из Нейлоэ, поняла?..
— Папа, мы все спокойно обсудим, — сказала фрау Эва.
— Ну да, ты меня уговорить хочешь, Эвхен, — проворчал старик и сжал ее локоть.
9. РОТМИСТР И ВАЙО ДЕЛАЮТ ОТКРЫТИЕ
Итак, в одном тайный советник фон Тешов действительно не солгал: он встретился с зятем в лесу, и хотя они не проговорили друг с другом и получаса, поздоровались они вполне миролюбиво. Две пятых последовавшего затем разговора были посвящены водившейся в лесу дичи, а три пятых внучке Виолете, которую дед так давно не видал. Времени на сообщение о гусином побоище и не хватило — тут фон Тешов тоже не солгал.
Но если из-за этого умолчания фон Праквиц еще ниже пал в глазах своего бывшего друга фон Штудмана и тот обозвал его про себя трусом, то надо сказать, что Штудман едва ли был прав. Трусом ротмистр не был, просто он был капризен, — вот уж это действительно так! Капризен, как девочка-подросток, едва вышедшая из детского возраста, капризен, как молодая женщина, беременная первым ребенком, капризен, как примадонна, никогда не имевшая ребенка и не собирающаяся обзаводиться таковым в будущем, и, значит, господин ротмистр был капризен, как только может быть капризна женщина. Но трусом он не был!
Он вполне мог тут же выложить своему тестю все о гусях и рассориться с ним не на живот, а на смерть, совершенно не думая о возможных последствиях, если бы на него нашел такой стих. Но после того как он все утро и "добрую половину дня отдавал дань воинственному настроению, теперь он был в настроении миролюбивом.
В течение всего дня ротмистр только и делал, что расходовал свои силы, а вместе с двумя выстрелами улетучился и весь его боевой пыл. Ротмистр смотрел на вспотевшего, одетого в грубошерстный костюм тестя, на лбу у старика выступили капли пота.
"Погоди, еще не так вспотеешь, как все узнаешь", — подумал ротмистр и вежливо согласился, чтобы тесть поговорил с Эвой, нельзя ли смягчить домашний арест и разрешить Вайо навещать деда с бабкой.
— Здорово ты извелась и побледнела, Вайохен, — сказал дед. — Ну, пойди сюда, девочка, поцелуй своего старенького дедушку. Ну, ну, зачем же так бурно, дай я хоть пот вытру.
И старик вытащил из кармана брюк огромный носовой платок, весь в ярких набивных эмблемах святого Губерта — покровителя охоты.
Оскорбленный в своих лучших чувствах, ротмистр посмотрел на платок и отвернулся. Его возмущало, что этот вульгарный старик, употребляющий набивные бумажные платки, имеет право, во-первых, целовать его дочь, а во-вторых, ущемлять и обирать его, опираясь на злосчастный договор. Ротмистр посмотрел на сосны, где среди шишек порхали на солнце пташки, и немного погодя сухо спросил:
— Разрешите откланяться?
— Сделайте ваше одолжение, уважаемый! — весело гаркнул старик, который нисколько не заблуждался насчет чувств ротмистра и не раз уже получал истинное удовольствие от "великосветской дури" своего зятька. — Ну, Вайохен, в таком случае валяй, прижмись еще раз к дедушкиной груди! — И он крикнул, подражая хриплому голосу берлинского уличного торговца сосисками: — А ну, давай, горячие! А ну, налетай, жирные…
— Ну, Вайо, быстрей! — резко приказал ротмистр. (Пяти минут нельзя проговорить со стариком и не рассердиться!)
— Валяй, Вайохен! — потешался старик. — Опять я не угодил твоему отцу я недостаточно приличен! Странно только, что мое имение для него достаточно прилично!
И после такого меткого выстрела старик зашагал дальше, удовлетворенно ворча что-то себе в бороду.
Некоторое время ротмистр молча шел подле дочери — вот опять разозлился, а ведь не хотел злиться — злости он не выносит! Он силился выбросить из головы мысль о тесте, думал об автомобиле, который страстно желал купить и этой осенью после первого же обмолота собирался обязательно купить, но дотошный Штудман разбил сегодня утром всякую надежду на его приобретение. И все только потому, что этот старый мерзавец всучил ему мошеннический договор!
— Твой дедушка вечно меня разозлит, Виолета! — пожаловался он.
— Ах, папа, дедушка ведь не нарочно! — попробовала его утешить Вайо. И возвращаясь к своим мыслям: — Послушай, папа, что я хотела тебя спросить.
— Ну да, не нарочно! Гораздо более нарочно, чем кажется! — Ротмистр сердито сшибал палкой головки цветов, росших по краю дороги. — Ну, что ты хотела спросить?
— Можешь себе представить, папа, Ирена мне написала, что Густель Гальвиц выходит замуж! — смело соврала Виолета.
— Вот как? — спросил ротмистр равнодушно, ибо Гальвицы были родом из Померании и с Праквицами не состояли ни в родстве, ни в свойстве. — За кого же?
— Право, не знаю. За кого-то — ты же его все равно не знаешь, — за какого-то лейтенанта. Но я, папа, хотела спросить…
— За простого армейца?
— Не знаю. Да, кажется. Но я, папа…
— Значит, у него есть деньги, или Гальвицы дадут ей приданое… На те гроши, что получает лейтенант, не просуществуешь…
— Но, папа! — воскликнула Вайо в отчаянии, так как отец все время сворачивал на другое. — Я совсем не о том! Я хотела тебя спросить совсем про другое! Ведь Густель не старше меня!..
— Ну и что же? — спросил недогадливый ротмистр.
— Но, папа! — воскликнула Вайо. (Она отлично знала, что завести такой разговор с матерью нельзя, та сразу насторожилась бы. Но добряк отец никогда ничего не замечает.) — Ведь Густель всего пятнадцать лет! Разве можно выходить замуж в пятнадцать лет?
— Ни в коем случае! — решительно заявил ротмистр. — Совершенно невозможно! Это же совращение малолет… — Он прикусил язык. — Нет, сказал он. — Это недопустимо. Это даже в своде уголовных законов сказано.
— Что сказано в своде уголовных законов, папа? — испуганно воскликнула Вайо.
— Что таким птенцам, как ты, о подобных вещах даже знать не полагается! — с несколько наигранной веселостью прекратил ротмистр разговор. Он вовремя спохватился, что жена ни в коем случае не одобрила бы такой отцовской беседы с Виолетой, что она даже подозревала, будто Виолета совсем не так наивна, как предполагали ее родители. Поэтому он на всякий случай прибавил с мрачным видом: — А молодчики, которые путаются с пятнадцатилетними девчонками, подлецы, и их сажают в тюрьму, вот что сказано в уголовном кодексе.
— Но ведь он может и не знать, что ей всего пятнадцать лет! — в волнении воскликнула Виолета.
Ротмистр остановился и посмотрел на дочь.
— Кто путается с девушкой и даже не знает, сколько ей лет, тот уже по одному этому подлец. Таких сволочей нечего защищать, Виолета. Ну, идем.
Они пошли дальше. Ротмистр уже снова думал о тесте и машине — надо это как-нибудь устроить. У всех знакомых были машины, только он один…
— Но, папа, — снова осторожно начала Виолета, — он ведь хочет жениться на Густель! Значит, им можно пожениться, хотя ей и пятнадцать лет…
— Ну что ж, можно так можно — его дело! — сердито оборвал ротмистр. Кажется, подают прошение на имя министра внутренних дел, почем я знаю! Своей дочке я бы во всяком случае не разрешил!
— Да я, папа, и не собираюсь! — расхохоталась Вайо. — А ты уже думал, я собираюсь? Господи, папа, я так рада, что могу побродить с тобой по лесу. Все другие мужчины мне противные, один ты не противен!
Она взяла его под руку и прижалась к нему, а он, он не был бы ротмистром Иоахимом фон Праквицем, если бы не попался на ее удочку.
— Ну, Вайохен, что ты еще и не думаешь о мужчинах, это я маме сто раз говорил! — воскликнул он очень довольный и крепко прижал ее локоть.
— Ай, папа, больно! Но знаешь, папа, все это про Густель меня страшно интересует. Раз Ирена пишет, значит это так. Расскажи мне, папа, все, все, какие существуют, законы, и что им надо делать…
— Да что рассказывать, Вайохен? Все вы, женщины, на один лад, как зайдет разговор о замужестве, сразу делаетесь любопытными, как козы.
— Фу, папа, почему же как козы! Я не коза! Ну, а если министр внутренних дел согласится, отец тоже обязан согласиться?
