Маргарита догадалась, будто чуяла, что ничего еще не сдѣлано. Она смѣло, точно такъ же, какъ еще недавно Жоржъ направилась прямо въ дверямъ кабинета.
На этотъ разъ дверь была не заперта. Маргарита безъ церемоніи, потому что имѣла уже на это право, вошла. Государь точно также собирался разсердиться, но Маргарита вдругъ стала на колѣни и, полушутя, полусерьезно, объявила, что не уйдетъ до тѣхъ горъ, пока онъ не дастъ приказанія арестовать Пассека.
Петръ Ѳедоровичъ покачалъ головою, какъ-бы говоря:
— Охъ, ужь вы, женщины!
Кликнувъ Нарциса, онъ велѣлъ позвать къ себѣ кого-нибудь изъ адьютантовъ. Тотчасъ же явился Перфильевъ.
— Ну, вотъ и отлично! воскликнулъ Петръ Ѳедоровичъ. — Этотъ самый у меня умный. Вотъ видишь-ли, Степанъ Васильевичъ, ступай ты въ Петербургъ исполнять дамскій капризъ. Прежде всего на тотъ преображенскій ротный дворъ, гдѣ теперь чаи распиваетъ и ничего худого себѣ не ждетъ офицеръ Пассекъ. Арестуй его и приставь къ нему такую стражу, какъ если бы онъ былъ самый страшный государственный преступникъ. Ужь шалить, такъ шалить! разсмѣялся государь.
— Понялъ!
— Понялъ, ваше величество!
— Ну, а потомъ, прибавила Маргарита отъ себя, — не мѣшало бы вашему величеству приказать г. офицеру заѣхать и поглядѣть, что дѣлаютъ офицеры Орловы.
— Извольте! Это Степанъ Васильевичъ сдѣлаетъ съ особеннымъ удовольствіемъ. Онъ тоже картежникъ и тоже выпить любитъ; а у Орловыхъ безпробудное пьянство и карты. Такъ вотъ, обернулся государь въ Перфильеву:- сначала сдѣлай глупое дѣло, а потомъ ступай къ Орловымъ и сдѣлай умное, награди себя за порученіе. Можешь оставаться у нихъ хоть цѣлыхъ трое сутокъ. Играй въ карты и пей.
— Ваше величество, отозвался Перфильевъ, — и то, и другое я исполню съ особеннымъ удовольствіемъ и усердіемъ, въ особенности второе порученіе, такъ какъ я уже нѣсколько дней какъ имѣю свѣдѣнія, что къ Орловымъ стоитъ приставить кого-нибудь для надзора. Но, признаюсь откровенно, побоялся доложить объ этомъ вашему величеству, такъ какъ его высочество принцъ Жоржъ предупредилъ меня, что я могу этимъ предложеніемъ навлечь на себя гнѣвъ вашего величества.
— Ну, здравствуйте! И этотъ тоже въ доносчики полѣзъ… Фу, Господи! Ну, вотъ и отлично, стало быть, долженъ быть доволенъ. Ступай! выговорилъ Петръ Ѳедоровичъ и, чтобы скорѣе отвязаться отъ Перфильева и Маргариты и вернуться къ нотамъ и скрипкѣ, онъ прибавилъ:
— Графиня! Уведите его къ себѣ и разскажите… объясните… все, что хотите!
XXXV
Вечеромъ 26 числа Ораніенбаумскій театръ былъ полонъ приглашенными.
Государь, дѣйствительно, сѣлъ въ оркестръ, игралъ мало затверженную партитуру и усердно сбивалъ съ толку всѣхъ музыкантовъ.
Представленіе раздѣлялось на двѣ части, — на серьезную и веселую.
Публика тоже мало интересовалась пьесами, которыя повторялись за послѣднее время часто. Многіе знали ихъ наизусть, видѣвши сотни разъ еще при Елизаветѣ Петровнѣ. Публику интересовало гораздо больше другое обстоятельство.
Въ театрѣ въ двухъ ложахъ направо и налѣво отъ публики, другъ противъ друга, будто умышленно, занимая два крайніе номера, сидѣли двѣ женщины, на которыхъ постоянно, при малѣйшемъ ихъ движеніи, обращалось всеобщее вниманіе.
Налѣво сидѣла въ эффектномъ оранжевомъ костюмѣ, отдѣланномъ чернымъ бархатомъ и вышитомъ серебромъ по черному, какъ всегда красивая, но нѣсколько неспокойная, тревожная, нервно настроенная, графиня Скабронская. Она вовсе не смотрѣла на сцену и, не переставая, шепталась съ прусскимъ посломъ, котораго вызвала изъ города и назначила свиданіе въ театрѣ. Гольцъ былъ тоже видимо неспокоенъ. Не смотря на то, что публика не спускала съ нихъ глазъ, они не переставали шептаться.
Предметъ ихъ бесѣды, очевидно, былъ не простой, а крайне важный. Покинутъ театръ и поговорить наединѣ они боялись, такъ какъ Петръ Ѳедоровичъ могъ бы принять ихъ отсутствіе на свой счетъ, приписать своей дурной игрѣ на скрипкѣ. Приходилось говоритъ въ театрѣ и при тысячѣ нескромныхъ глазъ.
Направо, прямо противъ ихъ ложи, сидѣла другая красавица, которая не уступала красотою Маргаритѣ. Одежда ея траурная, черная съ головы до ногъ, рѣзко бросалась въ глаза среди пестрыхъ, разноцвѣтныхъ костюмовъ всѣхъ дамъ. Лицо ея было не только сумрачно, но даже печально. Она не смотрѣла на сцену, но и не шепталась ни съ кѣмъ, а, опустивъ глаза и глубоко задумавшись, сидѣла неподвижно. За нею въ глубинѣ ложи сидѣла фрейлина и какой-то придворный. Это была императрица, которой приказали пріѣхать изъ Петергофа и присутствовать на спектаклѣ. Это было сдѣлано ей на смѣхъ.
Наканунѣ Петръ Ѳедоровичъ узналъ отъ Гудовича, что жена говорила кому-то и радовалась, что ее не приглашаютъ на увеселенія и празднества Ораніенбаума.
— Ну, такъ я заставлю ее пріѣхать! воскликнулъ онъ.
И въ этотъ вечеръ государыня явилась въ театръ, но рѣшилась протестовать, хотя бы своимъ чернымъ траурнымъ платьемъ, съ котораго только ради приличія сняла плерезы.
Нѣсколько разъ во время спектакля государыня и Маргарита обмѣнивались странными взглядами. Маргарита, глядя на нее, думала:
«Знаешь-ли ты, что не нынче-завтра я буду просить арестовать тебя, сослать въ монастырь и постричь. A эта просьба моя будетъ исполнена охотно. И тогда, знаешь-ли ты, кто можетъ вскорѣ занять твое мѣсто?»
И эти мысли заставили сердце Маргариты замирать какъ-то особенно. Ничего подобнаго она не чувствовала никогда за всю свою жизнь.
Императрица, съ своей стороны, взглядывала спокойнымъ взоромъ, будто мѣряя эту авантюристку, явившуюся въ Петербургъ Богъ вѣсть откуда, прикрываясь именемъ глупаго полурусскаго вельможи.
Государыня знала отлично, что эта красавица — не глупая Воронцова и вообще не изъ тѣхъ безграмотныхъ и глупыхъ женщинъ, которыми такъ много и часто на ея глазахъ увлекался государь. Государыня смотрѣла на Маргариту и думала:
«Я одна, быть можетъ, знаю, чѣмъ ты можешь быть, если судьба не захочетъ заступиться за меня. Въ этой странѣ, добродушной и слабодушной, съ горстью просвѣщенныхъ людей, съ легіонами темнаго народа — все возможно! Какъ легко и просто могу я черезъ мѣсяцъ, покуда онъ будетъ тамъ на войнѣ, сдѣлаться регентшей государства, а, можетъ быть, и болѣе… Такъ точно и ты!.. Завтра меня могутъ легко и просто при помощи солдатъ свезти и бросить въ келью дальняго монастыря на окраинѣ громадной страны. Тогда съ тобой также легко и просто можетъ быть то же, что было всего сорокъ лѣтъ тому назадъ на памяти многихъ еще живыхъ. Ту звали Мартой, тебя звать Маргаритой. До сихъ поръ судьба ваша почти одинакова. Онъ неумѣренно ниже того, глупѣе, безхарактернѣе, а ты неумѣренно умнѣе и красивѣе той. Сначала изъ Маргариты ты сдѣлаешься Анной или Елизаветой, какъ я изъ Софіи-Фредерики стала Екатериной. A затѣмъ болѣзненный императоръ можетъ преждевременно сойти въ могилу, а у тебя, быть можетъ, уже будетъ сынъ. И вотъ явится на глазахъ удивленнаго… даже нѣтъ… не удивленнаго, а боязливаго или равнодушнаго люда… явится императрица Анна II или Елизавета II. Все это кажетъ сказкой изъ тысячи и одной ночи. Но я вѣрю въ возможность этихъ сказокъ на берегахъ Невы. Такая сказка можетъ быть и со мной, можетъ быть и съ тобой. И теперь въ эту минуту никто не знаетъ, одинъ Господь знаетъ, про кого услышитъ Россія и Европа: про Екатерину II или про Елизавету II. Если эти слова: „Елизавета II“ кажутъ безсмыслицей, то слова „Екатерина II“ еще болѣе безсмыслица! Въ пользу Елизаветы II императоръ, дворъ, часть гвардіи, ему подвластной. Эта сказка имѣетъ за собою завонную силу! A сказка объ Екатеринѣ II — сказка противозаконная. За нее, если дурно и не искуссно разскажутъ ее, — законъ поснимаетъ съ плечъ много умныхъ и благородныхъ россійскихъ головъ».
И отъ мыслей этихъ государыня надолго поникла головой. Ее привелъ въ себя вѣжливый голосъ фрейлины, говорящей, что представленіе кончилось.
Она очнулась и вздохнула. Всѣ въ театрѣ были на ногахъ, нѣкоторые выходили, а противъ нея въ своей ложѣ уже стояла эта авантюристка… стройная, изящная. и какъ-то величественно, дерзко и гордо оглядывалась кругомъ на публику. И государыня, грустно улыбаясь, шепнула невольно:
— Чѣмъ не Елизавета II!..
И въ этотъ же самый мигъ, будто какимъ-то тайнымъ, невѣдомымъ людямъ вѣяньемъ, Маргарита, оглядѣвъ пеструю толпу, взглянула на поднявшуюся съ своего мѣста государыню и встрѣтилась съ нею не только глазами, но встрѣтилась и помыслами:
«Ты красавица императрица! Но, — подумалось мгновенно Маргаритѣ,- но, если бы я была на твоемъ мѣстѣ, то… я чувствую!.. я была бы не ниже!.. я была бы только… на своемъ мѣстѣ!..»
XXXVI
На разсвѣтѣ государь въ шлафрокѣ прошелъ изъ одной половины дворца въ другую къ себѣ въ спальню.
Нарцисъ, дожидаясь возвращенія государя, не смѣлъ ложиться спать и теперь, положивъ руки на столъ, а на нихъ свою курчавую голову, храпѣлъ на всю комнату.
