— Обратите, господа, внимание, — говорил доктор. — Ритмическая дрожь небольшой амплитуды, которую воспроизводит загипнотизированная, очень характерна для данного заболевания. Даже при желании девушка не могла бы его сознательно имитировать: здесь передача заболевания совершенно очевидна.
Четверть часа спустя г-н Матюффа с трудом встал и неуверенным шагом направился к двери.
— Ну, что ж, вы дрожите меньше. Явное улучшение, — сказал ему Бод.
Господин Матюффа, подобно всем, кто страдает паралитической дрожью, всегда трясся меньше непосредственно после того, как мускулы его приходили в движение. На самом же деле он не ощущал ни малейшей перемены, и в желудке у него все так же жгло.
Тем не менее он дрожащим, прерывистым голосом ответил:
— Теперь лучше, господин доктор, теперь лучше. Он сам почти верил в это и охотно это подтверждал,
потому что возлагал большие надежды на все новые способы лечения, а. этот способ особенно пришелся ему по душе: его радовало прикосновение девичьих колен, их тепло было ему приятно, от них словно веяло какой-то свежестью.
— Куда лучше, господии доктор!
Чернокожий врач, ирландский иезуит и барышня репортер что-то записывали.
Тут Бода вызвали в кабинет, чтобы подписать какой-то документ, и он предупредил собравшихся, что обращаться к спящей бесполезно, что она все равно ничего не услышит, ибо состоит в общении только с ним, экспериментатором.
Бод долго не возвращался, и художник Берругета, чуждый, как все люди искусства, науке и ее методам, рискнул, несмотря на указание доктора, обратиться к спящей Ватории и шепнул ей на ухо:
— Какая ты прелесть! Приходи ко мне в мастерскую, я тебя нарисую.
Слабым, как дуновение, но все же внятным голосом она прошептала:
— С удовольствием.
Минуту спустя доктор Бод вернулся; он слегка дунул на веки усыпленной, и она потянулась, как бы пробуждаясь.
— Теперь, господа, вы можете поговорить с девушкой и расспросить ее, — сказал он.
Полтора месяца Ватория перенимала различные болезни. Заминка вышла только с хроническим энтеритом да двумя-тремя опухолями, после чего Бод благоразумно определил ее по части нервных заболеваний, симптомы которых воспроизводились у нее безошибочно.
Практикант Мильсан, с которым она очень подружилась, однажды спросил ее строго:
— Зачем ты плетешь Боду такие небылицы?
— Я не плету небылиц.
— Ты ведь вовсе не чувствуешь, что болезни переходят в тебя.
— Так ведь это он говорит, что я чувствую. А уж кому и знать как не ему. Он пообразованнее меня.
— Ты его дурачишь: это нечестно.
— Он очень добр ко мне. Он велел давать мне все, что мне нужно. Не мне ему перечить. Да и правда, стоит ему только сказать: «У вас болит», как у меня начинает что-то твориться в животе. Только иной раз случается, что я еле сдерживаюсь, как бы не прыснуть со смеху, — это когда он прикладывает палец к своему длинному носу, чтобы сподручнее было думать.
Доктор Бод сделал в Медицинской академии доклад, который привлек всеобщее внимание и вызвал в печати ожесточенную полемику. Доктор был человек светский, он стал демонстрировать опыты в салонах. Ватория, выступавшая в белом платье, всем нравилась своей кротостью и миловидностью. Некий американский миллиардер предоставил в распоряжение Бода пятьсот тысяч франков для организации лечебницы, предназначенной специально для передачи болезней.
Так произошло одно из величайших открытий нашего времени.
РАБЛЕ[490]
Госпоже РУСЕЛЬ
Милостивая государыня?
Так как Вы проявляете интерес к этим моим писаниям, я рад представить их на Ваш суд. Предлагаемая Вашему вниманию рукопись содержит в себе никогда не издававшийся краткий курс лекций о Рабле. Точность биографических сведений и обилие цитат — вот каковы его достоинства.
Примите уверения, милостивая государыня, в моем неизменном уважении и преданности.
Анатоль Франс
Париж, 10 декабря 1909 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Милостивые государыни и
милостивые государи!
Прежде всего позвольте выразить вам свою признательность и сказать, что я в восторге, что я горжусь тем приемом, какой был мне оказан в вашей прекрасной стране. Те знаки особого внимания, которыми вы осыпаете меня с момента моего приезда к вам, я принимаю единственно потому, что отношу их не к себе, ибо я — ничто, а к тому, кого я собой представляю. В моем лице вы чествуете дух Франции, родственный вашему духу, чествуете язык, литературу и традиции, которые в старой Европе, той Европе, что и вам и мне — мать, давным-давно сблизились, сроднились, срослись с вашим языком, с вашей литературой, с вашими традициями; вы чествуете латинский гений, духовный союз детей Мольера с наследниками Сервантеса. Мои латинские друзья и братья, вы, чьи предки совершили в Европе столько великих и прекрасных подвигов, вы, которые в этом Новом свете, столь обширном и столь плодородном, ныне закладываете основы цивилизации будущего, — примите привет от гостя, взволнованного и восхищенного величием вашей юности! Великодушие славных предков, старая Кастильская гордость в сочетании с благородством и прелестью ваших нынешних нравов — таков ваш вклад в духовную жизнь человеколюбивого нового времени. Я приветствую в вашем лице не только великое прошлое, но и великое будущее.
А вам, дорогие соотечественники, прибывшие в эту дружественную страну, чтобы под ее бело-голубым флагом применить свои силы, знания и способности, и нашедшие самый радушный прием, — вам, французы, собравшиеся здесь послушать своего земляка, я любовью плачу за любовь.
Милостивые государыни и
милостивые государи!
Лишь после долгих размышлений, все тщательно взвесив, выбрал я предмет для нашей беседы, и если я в конце концов остановился на Рабле, то у меня есть для этого свои основания. Я решил, если только вы ничего не имеете против, изучать вместе с вами творца Пантагрюэля, во-первых, потому, что я его немного знаю; во-вторых, потому, что это очень большой писатель и среди других великих писателей один из наименее известных и наиболее трудных для понимания; в-третьих, потому, что история его жизни и творчества за последние годы полностью восстановлена учеными, и я могу познакомить вас с новейшими любопытными открытиями в этой старой области; наконец, главным образом потому, что творчество этого великого человека прекрасно: оно учит нас мудрости, терпимости, благодетельной веселости, тешит и питает наш ум, помогает нам овладеть драгоценным искусством смеяться над врагами, не испытывая ни ненависти, ни злобы. Все это, на мой взгляд, достаточно веские соображения. Кроме того, меня, быть может, невольно соблазнила самая трудность задачи. Познакомить вас с Рабле, с великим Рабле, с подлинным Рабле, никого при этом не задев, не покоробив, не возмутив, ни разу не оскорбив самый целомудренный слух, — предприятие рискованное. Однако я уверен, что вполне достиг своей цели. Я ручаюсь, что не произнесу ни единого слова, которое могло бы оскорбить самую нежную стыдливость. Но и это еще не все. Жизнь Рабле тесно связана с великой эпохой Возрождения и Реформации — той эпохой, когда возникла современная человеческая мысль. Это обстоятельство также повлияло на мой выбор. Я надеюсь, что широта темы придаст силу моим словам. Я буду говорить совершенно свободно, как и надлежит говорить с вами. Именно потому, что я глубоко уважаю вас, я не утаю от вас всего, что, с моей точки зрения, соответствует истине. Но ведь вы же сами — поборники истины! Я знаю, я чувствую, что ступил на свободную землю, где мысль свободна от оков. Не говорить с вами откровенно и прямо — значит обидеть вас. Вы меня позвали. И вот я весь перед вами — с открытой душой и чистым сердцем. Но, само собой разумеется, я нарушил бы священные законы гостеприимства, если б выказал малейшее неуважение к вашей совести, убеждениям, вере, к вашему внутреннему миру.
Я тоже что-то исповедую, во что-то верю. И если бы, паче чаяния, моя вера и мои убеждения подверглись в этой гостеприимной стране ожесточенным нападкам, я бы на это ответил спокойным молчанием, ибо я держусь того мнения, что человеку на то и дан разум, чтобы не выходить из равновесия, и что человек, духовно независимый, не должен на такие выпады обращать внимание. Но к чему искать облаков на ясном небе? По вашему приглашению я вместе с вами нахожусь в тихом краю, в краю литературы, где царят согласие, мир, дружба, благоволение.
Милостивые государыни и
милостивые государи!
Чтобы вы отчетливо представили себе жизнь и творчество великого писателя, лучше, мне думается, расположить факты в хронологическом порядке. Поэтому я буду рассказывать вам все, что известно о Рабле, начиная со дня его рождения и кончая его смертью; книги же его мы будем изучать по мере их выхода в свет.
