Туго приходилось не только посланнику Богини — мимо, никем не управляемый, проплыл плот, на котором, связанные спиной к спине собственными отрезанными косами, сидели трое саврян. Пророк попытался обратиться к ним с проповедью о покаянии (ведь хороших людей Хольга так не накажет!), но получил на редкость богохульный ответ и оставил грешников Сашию. Времени осталось мало, надо успеть спасти тех, кто сам этого хочет.
Когда на реку окончательно легла тьма, а на веру мольца тень сомнения, впереди внезапно забрезжил огонь костра и надежды. Пророк с новыми силами ухватился за верный посох, и спустя пару лучин онемевшие ноги наконец уткнулись в дно. Оно оказалось пологим, до сухой земли оставалось шагов тридцать. Молец попытался встать и кувыркнулся с бревна, тут же уплывшего в сторону.
— Кто здесь?! — На шум из темноты вынырнул караульный с факелом. Вначале потрясенно попятился, увидев лохматое чудище, выбирающееся из воды, потом узнал ползущего на четвереньках пророка и разочарованно сплюнул:
— Опять ты!
— Хольга привела меня на эту землю, — важно ответствовал молец, опираясь на посох и наконец поднимаясь. — Значит, я ей здесь зачем-то понадобился!
— А нам ты на бычий корень не нужен! Проваливай отсюда, нечего людей своим бредом смущать!
Услышав разговор, к берегу подошли еще двое тсецов.
— С кем это ты тут? О, знакомая борода! — Пожилой вояка был настроен более добродушно: его мать всегда подкармливала нищих и убогих, дабы Хольга не ниспослала нам такой же судьбы. Сам тсец в это не верил, но привык относиться к вечно толкущимся у крыльца блаженным со снисходительным сочувствием. — Ну, какие там вести от Богини? Скоро она, Лучезарная, нас осияет?
— Близок, близок час расплаты! — охотно поддакнул пророк. — Покайтесь до перекрестка, убийцы, ибо за ним поворотов уже не будет!
Караульный отчего-то вздрогнул и еще раздраженнее предложил:
— Надо знаменному сказать.
— Будить его из-за какого-то блаженного?
— Ага, блаженный — столько народу переполошил! Говорят, у него уже и в Саврии ученики есть, дурость-то куда заразнее ума!
— На переправу его вытолкать — и вся недолга, — предложил третий тсец, сонный и скучающий. — Пусть себе топает в Йожыг.
— Куда ж он пойдет-то среди ночи? — возразил пожилой. — Вон закоченел весь, трясется. Окочурится еще по дороге. Пусть хоть обсохнет у огонька.
Третьему тсецу, по большому счету, было все равно, и пророк враскорячку, будто между ногами у него до сих пор зажато бревно, заковылял к костру, что-то бубня под нос.
Караульный зло поглядел ему вслед и, опустив факел, внимательно всмотрелся и вслушался в темную реку.
* * *
До родного города косари добрались ох как не скоро. Связали их на совесть, а плот выдали совсем махонький, опасно раскачивающийся от каждого движения. Пришлось ждать, пока река сама не вынесет его на мелководье, а потом еще долго распутываться и брести прибрежным дремучим лесом, добавляя к синякам многочисленные царапины.
Зато уж когда добрались…
Ринтарскую переправу со сторожевой башни, конечно, сразу заметили. Как и то, что над ее постройкой трудится не только согнанное из весок мужичье, но и тсецы — в немалом количестве. Да еще Йожыг рядом, который, чуть что, столько же выставить может.
Наместник саврянского прибрежья был человеком разумным и осторожным. Он прекрасно понимал, к чему приведет самовольное решение проблемы, а посему спешно отправил гонца в столицу — что делать?! Остров и башня на нем — Саший с ними, перетерпим, если надо! Но пусть ринтарский тсарь объяснит — что он этим имеет в виду? Нарочно, что ли, нарывается? Так шиш ему: если первым ни с того ни с сего вызов бросит, свои же не поймут. Предыдущие годы тихими были, урожайными, и по тсарскому капризу расставаться с мирной, сытой жизнью ринтарцы не пожелают. Скорей самого старика скинут.
Но гонца ждали в лучшем случае к утру, а косари уже приплыли. И отправились прямиком на площадь, бить в вечевой колокол.
Не то чтобы косы имели для саврян священное или великое значение — стриглись и по болезни, и ради торговли (степняки почему-то не желали иметь дел с длинноволосыми купцами), и особо романтичные парни могли своей избраннице перевязанный косой букет подарить. Но лучше бы обозленные ринтарцы косарей голышом пустили: штаны-то снова надеть можно, а косы еще пять лет расти будут, напоминая о сегодняшнем позоре. Да и не поскачешь с голой задницей перед толпой, воодушевляя ее на месть, застыдишься. А тут — вот оно, наглядное доказательство ринтарской гнусности!
Особенно паршиво приходилось остриженному пареньку. Сынок столичного вельможи, по старинному обычаю отосланный на лето в веску (Чтоб холопы не смеялись, что их господин только покрикивать и умеет, а сам даже косу от серпа не отличит!), он изо всех сил держался, чтоб не плакать, но лицо все равно было красное, а глаза опухшие. Такое унижение! И от кого — от ринтарского быдла!
Десятка сбивчивых слов, а пуще того — жалкого вида жертв вполне хватило, чтобы толпа поняла, что произошло. И взъярилась так, что ни наместник, ни стража уже ничего не смогли поделать.
* * *
Рыска проснулась от крика. Открыла глаза — и тут же зажмурилась: после плесени факел казался закатившимся в пещеру солнцем.
Стоило девушке шевельнуться, как теплое меховое одеяло начало сползать с нее, распадаясь на клочья и разбегаясь в стороны. Рыска спросонья попыталась его удержать, но оно упругими струйками просочилось сквозь пальцы, а когда девушка сообразила, что это, бояться было поздно — крысы рассеялись по темным углам.
— Ну вы даете, — только и смог выговорить Жар, стиснутый подругой в объятиях. — Я чуть не поседел — думал, они вас сожрали, одни головы из кучи торчали!
Рыска поежилась — от холода, а не отвращения. Спать в клубе крыс оказалось на удивление уютно: сотни живых, теплых, доверчиво льнущих телец, убаюкивающий гул маленьких быстрых сердечек. Сейчас девушка чувствовала себя как-то даже одиноко.
— Как ты нас нашел?
— Да уж пришлось потрудиться! — мигом надулся от гордости Жар, и Рыска поняла, что посеребрить ему голову не так-то просто. К поискам подруги вор подготовился куда обстоятельнее Алька: через плечо у него висела верная сумка, под мышкой зажат пучок смолистых палок. — Сначала ближнюю часть подземелья облазил, потом глубже стал забирать. — Жар хотел добавить трупы нашел, но рассудил, что девушку вряд ли обрадует напоминание о ее злоключениях.
— Что, много времени прошло?
— За полночь давно, через три-четыре лучины уже светать начнет! Я там места не нахожу, а они тут дрыхнут! — снова распалился парень. Все живы, все целы, какое счастье! Теперь можно и ругаться. — Трудно было до выхода дойти, что ли?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
