Татаренко греб, а Соня правила. Они двинулись между островами, из протоки в протоку, стараясь выбирать самые глухие и узкие. Многоцветное вечернее небо отражалось в воде, ветки кустов свисали над лодкой. Внезапно над ними низко-низко пронеслась шестерка самолетов-штурмовиков с красными звездами на крыльях.
— Пошли штурмовать немецкие батареи в Стрельне, — сказал Татаренко, вслушиваясь в их замирающий гул.
От Невской дельты, где они находились, до Стрельны было всего несколько километров, и в безветренном воздухе они отчетливо услышали, как началась штурмовка. Гремели взрывы, трещали, захлебываясь, немецкие зенитки. Затем штурмовики опять прошли над их лодкой — в обратном направлении.
Мало-помалу по одной из Невок лодка добралась до моря. Огромный, занимавший полнеба закат висел над гладкой, как стекло, водой Маркизовой лужи и отражался в ней. Соня вдруг рассмеялась.
— Я подумала: если бы из этого заката сшить платье!.. — сказала она. — Правда, глупо? Но всё-таки вот было бы платье!
Он ласково усмехнулся.
— Вам весело? — спросил он.
— Мне? Весело. А вам?
— Тоже весело, — сказал он. — Нет, не очень…
— Почему — не очень?
— Потому что мы отсюда уходим.
Соня не поняла:
— Кто? Вы? Откуда уходите? Куда?
Он объяснил, что уходит их эскадрилья. Когда — неизвестно, но безусловно скоро. Куда — тоже неизвестно.
— Далеко? — спросила она.
— Может быть, и не так уж далеко, — ответил он, — но в городе, наверно, бывать не придется.
Она сразу поняла значение этих слов: встречам их приходит конец. Предстоит разлука, и на какой срок — неизвестно. О своих отношениях они еще никогда ничего не говорили, даже коснуться этой темы они не осмеливались. Но Сонина веселость исчезла; она призадумалась. И интерес к прогулке у них пропал. Они вернулись на лодочную станцию, сдали лодку и молча пошли рядом в прохладных сумерках. Время от времени она плечом касалась его плеча. Когда они подходили к ее дому, он спросил:
— Вы будете мне писать?
Она кивнула.
Они долго стояли в воротах дома, не в силах расстаться.
— Мы еще увидимся? — спросила она.
Он не был в этом убежден, так как знал, что перебазировки обычно происходят внезапно. Приказ — и через час они уже на другом аэродроме. Но он, конечно, сделает всё возможное, чтобы проститься с нею.
— Если не смогу заехать, я вам дам знать.
— Как?
— Через Славу. Константин Игнатьич непременно отпустит его проститься с вами. Слава вам скажет, и вы приедете. Хорошо?
— Приеду.
Они никак не могли расстаться, и она пошла провожать его к трамваю. Но оказалось, что последний трамвай уже ушел. Он вскочил в попутную машину, и Соня стремглав пустилась бежать домой: у нее не было ночного пропуска, и ее мог захватить патруль.
* * *
Прошла целая неделя, а от Татаренко ни слуху ни духу. Однако Соня знала, что эскадрилья еще здесь, потому что за эту неделю к ней дважды заезжал Слава. Когда он появлялся, Соня настороженно ждала, не передаст ли он ей чего-нибудь. Но он даже имени Татаренко не упоминал и, безусловно, не подозревал, что эскадрилья должна в ближайшее время перебраться на какой-то другой аэродром.
Узнал об этом Слава в день отлета. Лунин сам отправил его к Соне прощаться, наказав вернуться не позже чем через три часа. Слава явился на квартиру оживленный и говорливый. Он объявил Соне, что будет теперь жить на каком-то острове посреди моря.
— Я полечу на транспортном самолете вместе с Деевым, — говорил он. — Весь наземный состав полетит на транспортных самолетах. Вот люблю летать! Когда мы летели через Ладожское озеро прошлый раз, одного нашего краснофлотца тошнило, а меня вот — нисколько!.. Слушай, Соня, — внезапно сказал он. — Татаренко велел тебе передать, чтобы ты поехала вместе со мной на десятом номере. Он будет тебя ждать на последней остановке. В город его не отпустили, а до остановки он добежит… Ага, краснеешь, краснеешь! — заорал вдруг Слава торжествующе.
Соня действительно ужасно покраснела. Покраснели щёки, лоб, шея, уши.
— Дурак, вовсе я не краснею! Чего мне краснеть?
— Все знают! Все говорят! — торжествовал Слава, прыгая вокруг нее.
— Что говорят?
— Что ты влюблена в Татаренко и отбиваешь его у Хильды.
Соня вскипела от негодования:
— Я? Отбиваю? Неправда!
— А вот правда, правда! Так поедешь со мной?
— Не поеду!
— Брось! Ведь он будет ждать. Я обещал ему, что непременно тебя привезу.
— Не поеду!
Она не поехала.
2.
Летом 1943 года самым западным выступом грандиозной линии фронтов, растянувшейся от Черного моря до Ледовитого океана, самым западным местом, где развевалось алое знамя Советской державы, был маленький островок, лежащий в Финском заливе, в нескольких десятках километров к западу от Кронштадта. В ясную погоду с островка видны были синие полоски дальних берегов: на севере — берег Карельского перешейка, захваченный финнами, на юге — берег Ленинградской области, захваченный немцами. И получалось, что этот вклинившийся между финнами и немцами островок находился как бы позади передовых позиций врага, как бы у него в тылу.
В начале войны ни немцы, ни финны не придавали, видимо, островку большого значения, понимая, что овладеть этим клочком земли не просто, потому что на нем стояла дальнобойная береговая батарея, а между тем он не мог помешать им двигаться к Ленинграду ни по южному берегу Финского залива, ни по северному. Немцы, пока их авиация была достаточно сильна, ограничивались тем, что постоянно бомбили островок и делали почти невозможной всякую связь между ним и Кронштадтом.
Однако по мере того как менялось соотношение сил на суше, на море и в воздухе, менялось и положение островка. Попрежнему к северу от него были финны, а к югу — немцы, но островок уже не казался ни осажденным, ни отрезанным, а всё больше напоминал острый твердый клинок, глубоко вонзившийся во вражеский тыл. Он рассекал коммуникацию врага, он прокладывал путь в глубь его расположения, создавая постоянную угрозу и для немцев и для финнов.
Низкий островок этот представлял собой как бы спину длинной песчаной отмели, плоскую и еле возвышавшуюся над водой. Он весь из конца в конец порос соснами. Но росли на нем не те высокие, стройные сосны, которые растут в лесах. Здесь они выросли посреди моря, открытые всем ветрам, и ветры причудливо искривили их, исковеркали, свернули их вершины, вывихнули их длинные сучья. Каждая сосна была не похожа на другую, и меж серых мокрых камней в сером тумане, почти всегда висевшем в воздухе, они казались толпой странных чудовищ.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
