я человек старой культуры, и позвольте мне уж, господа, прожить в моем старом культурном Риме.
— Пожалуйста, — говорю, — живите.
Тут мы все встали, и началось среди нас любезное прощание, протекавшее почти в дружеской атмосфере. Философ, прощаясь, сказал:
— Потом вот еще что. Во всем мире любовь продается. А у вас нет. Это противно человеческой природе.
Министры неестественно засмеялись.
— Это меня тоже как-то расхолаживает к вашей идее, — сказал философ, — у вас надо на это тратить время и деньги. А у нас только деньги. Вы, господа, непременно провентилируйте этот вопрос. Человечество от этого может захворать. И это на браки крайне влияет. Прямо я на вас удивляюсь, какие вы недальновидные.
— Сэр, — сказал я, — у нас иной подход к любви. Мы не считаем унизительным тратить на это время. У нас теперь другой мир и другие чувства, сэр. А те люди, которые в этом смысле вернулись к вашим идеалам, — сказали мы смеясь, — те будут к вам ездить.
— Если с валютой, — сказал философ, — то отчего бы и нет. Очень рады. Только имейте в виду, этих людей будет слишком много. И я боюсь, что у вас никого не останется. Но не будем наперед загадывать. Если, повторяю, они будут с валютой, то это нас устраивает.
Министры многозначительно переглянулись[354]. И мы, попрощавшись, разошлись. И я пошел прощаться с читателем.
Прощание с читателем
И вот осталось нам попрощаться с читателем, и на этом книга закроется.
Дорогие наборщики, потрудитесь еще немного — поднаберите тут еще несколько строк, чтоб мы могли любезно попрощаться с нашим дорогим читателем.
Итак, дорогие друзья, привет! Наилучшие пожелания. Кланяйтесь вашей мамаше. Пишите.
А в ответ на ваше любезное письмецо сообщаем, что живем мы ничего себе, — много работаем, здоровье стало лучше, и оно укрепляется. Тут было в прошлом году мы прихворнули, но ничего, как говорится, — бог миловал.
А что касается нашей дальнейшей литературной работы, то мы задумали написать еще две забавные книжонки. Одна на этот раз — из области нашей личной жизни в свете медицины и философии. Другая историческая — сатира на глупость с эпиграфом из Кромвеля: «Меня теперь тревожат не мошенники, а тревожат дураки».
Но, конечно, мы еще не знаем, когда возьмемся за эти наши новые сочинения.
На «Возвращенную молодость» у нас ушло три года. И эту сочиняли два года без перерыва. Так что надо теперь отдохнуть и поразвлечься.
Вообще если что-нибудь интересное мелькнет в нашей жизни, тогда мы сделаем перерыв в работе, а если нет — тогда мы вскоре приступим к первому сочинению, еще более забавному, чем это.
А эту Голубую книгу мы заканчиваем у себя на квартире в Ленинграде, 3 июня 1935 года.
Сидим за письменным столом и пишем эти строчки. Окно открыто. Солнце. Внизу — бульвар. Играет духовой оркестр. Напротив серый дом. И там, видим, на балкон выходит женщина в лиловом платье. И она смеется, глядя на наше варварское занятие, в сущности не свойственное мужчине и человеку.
И мы смущены. И бросаем это дело.
Привет, друзья[355].
Комментарии
В пятом томе собрания сочинений собраны большие произведения Зощенко первой половины 1930-х гг. «Возвращенная молодость» и «Голубая книга» задумывались как две первые части трилогии, однако в результате обозначили развилку творческого пути писателя. «Голубая книга» оказалась завершением комической сказовой манеры двадцатых годов, спроецированной также в историческую плоскость и охваченной наивной философией рассказчика. «Возвращенная молодость» открыла дорогу прямому слову и автопсихологической проблематике, определившей структуру книги «Перед восходом солнца». Вклинившаяся между ними «История одной перековки», в значительной степени вызванная «социальным заказом», наследует тем не менее некоторые волновавшие писателя проблемы.
Возвращенная молодость
Звезда. 1933. № 6, 8, 10.
Отдельное издание: Зощенко М. Возвращенная молодость. Л., 1933.
Печ. по: СС 3. Т. 3. С. 5–160.
«Возвращенная молодость» была очередным экспериментом Зощенко в области жанра — переходом к большой форме и прямому слову — и одновременно опытом собственного психоанализа и психотерапии.
Вероятно, книга была задумана на рубеже двадцатых-тридцатых годов. В последнем, XVIII комментарии писатель признается: «Нынче, в 1933 году, я начал писать «Возвращенную молодость». Я писал ее три месяца, а думал о ней четыре года». Чуть ниже появляется точная дата: «Последние страницы я дописываю в Сестрорецке 9 августа 1933 года».
Такая датировка вроде бы подтверждается женой писателя: «В то лето <1933 г.> он заканчивал свою «Возвращенную молодость», свое «любимое детище» и был всецело поглощен этой работой» (Мат З. С. 22).
Однако весенние письма редактору журнала «Крокодил» М. З. Мануильскому несколько меняют картину.
25 марта 1933 г.: «...работаю над повестью» (Встречи с прошлым. Вып. 6. М., 1988. С. 209).
Апрель 1933 г., объяснение по поводу «недоделанного» рассказа «Весна»: «Я очень редко ошибаюсь, оценивая свои вещи, но тут попутала меня чертова повесть, над которой сижу день и ночь» (Там же. С. 210).
23 апреля 1933 г: «Я только сегодня освободился от работы — сдал пять печ<атных> листов в “Звезду”» (Там же. С. 210).
Тогда же Зощенко дает интервью корреспонденту «Литературной газеты» (1933, № 18/19, 23 апреля), в котором тоже упоминает о новой работе: «— А тут как раз пишу повесть. О здоровьи. <...> Зощенко захватила и увлекла его повесть. Над нею он дьявольски много работает. Небольшая (всего 8 печатных листов), она отнимает у него уйму времени. <...> — А все-таки пять листов из восьми уже написал» (Цит. по: УГ. С. 62).
Таким образом, время непосредственной работы над повестью — около полугода, март-август 1933 г.
Издание «Возвращенной молодости» вызвало не только обычный интерес публики, но и много критических и профессиональных откликов.
«Упивается славой «Возвращенной молодости». — «В один день распродана вся книга. Куча писем отовсюду», — передает К. Чуковский реплику писателя 29 марта 1934 г. (Чуковский К. Дневник. 1930–1969. М., 1995. С. 104).
Одно из таких простодушно-неграмотных писем, автор которого сообщает, что он «вылечился после прочтения книги», см.: Мат 1. С. 204–205.
Чуковский описывает и еще одну встречу и разговор с Зощенко 12 января 1934 года, фиксирующий реакцию на книгу ближнего писательского круга, цензуры и переход к новому замыслу, «Голубой книге»: «Видел Зощенку. Лицо сумасшедшее, самовлюбленное, холеное. «Ой, К. И., какую вэликолепную книгу я пишу. Книга — «Декамерон» — о любви, коварстве и
