полицейские с белыми повязками на рукавах. Но среди них Алферчик. Илья перевел дыхание. Они поздоровались. Трое полицейских с ружьями, в пиджаках, сапогах, кепках встали полукругом перед Ильей. Впереди них стоял Николай Алферчик.
– Куда путь держим, Hüter?
Так звал его Алферчик: «Хранитель».
Илья мгновенье думал, говорить ли правду или что-то выдумать, но ничего путного в голову не шло, и он сказал, что среди пленных, которых привели на днях, как будто был его одноклассник и друг детства. И он теперь хочет убедиться, так ли это. Алферчик пытливо глядел на него исподлобья.
– Друг детства? – переспросил он.
– Комиссар? Жид? – встрял один из полицейских, курносый, с бритой головой, тускло посверкивающий то ли золотым зубом, то ли фиксой.
Илья взглянул на него, перевел взгляд на Алферчика и ответил ему:
– Да.
– Так покажи нам его, и мы его грохнем! – рявкнул тот курносый полицейский.
Остальные заухмылялись.
– Друг детства, – подтвердил Илья еще раз Алферчику, припомнив сетования Меньшагина да и всех на кураж этих полицейских.
– Хочешь его вытащить? – спросил Алферчик.
Илья кивнул.
– То надо бабе делать, – сказал другой полицейский с глубоко сидящими светлыми и какими-то бестрепетными глазами. – Скажет, что муж, и вся недолга.
– Негде взять такую, – проговорил Илья.
– А ты загляни в бордель к Ивалицкой, Рыжухе Елене Николавне, она тебе отрядит любую бабенку за банку тушенки или шнапс, – говорил курносый, широко улыбаясь, светя фальшивым золотом, а может, и настоящим, снятым с убиенного, что было в порядке вещей у них…
– Да уж ладно, попробую сам, – отвечал Илья.
– Дак надо было хоть платок повязать – заметил третий полицейский, пожилой, мордатый невысокий мужик с носом картошкой.
И все громко засмеялись, кроме Алферчика. Он был строг и серьезен. Покосился недовольно на своих подручных и, приложив руку к козырьку кепи, – на нем единственном была немецкая форма, светло-зеленый мундир, такого же цвета брюки, начищенные сапоги, ремень с кобурой, молвил:
– Желаю удачи!
И пошел, уводя за собой скалящих зубы подчиненных.
Илья поспешил дальше, испытывая досаду: отняли время… Но не только из-за этого. Встречи с русскими полицейскими всегда раздражали его. Они были слишком явной и яркой иллюстрацией его положения. Его положения и положения других, оставшихся в городе, хоть Вельзевула, хоть того же Мушкетова. Разница только в том и заключалась, что они служили новым властям без оружия и, может быть, без такого рвения. Но – служили, выполняли требования новых властей. Да, такие же службисты, слуги, как эти зубоскалы с лицами уголовников.
Илья хмурился и шагал быстрее.
Наконец впереди показались бараки-склады дулага номер сто двадцать шесть. В воздухе стоял тяжелый запах дыма и нечистот. Илья остановился на обочине шоссе, как и написал на папиросной пачке. На территории лагеря колыхалась все та же масса земляных существ. Видят ли они его? Наверное, кто-то уже заметил.
Илья пытливо всматривался в отдельные фигурки за колючей проволокой. Но узнать Арсения не мог. К колючей проволоке никто и не подходил близко, за это можно было схлопотать пулю охранника. Илья топтался на месте. Если Арсений получил весть, он должен появиться где-то на краю этой массы, поднять руку, махнуть… Но передал ли малец отцу пачку? И точно ли его отец там, за проволокой? Ведь малый мог запросто и обмануть.
Илья оглянулся на дома на другой стороне дороги. Оттуда раздавалось тявканье собак. Никого не было видно.
Он снова обратился к лагерю. И как будто что-то щелкнуло в нем, в сознании, и вся эта история мгновенно показалась полным абсурдом, злой сказкой, видением. Лагерь, Смоленск, разрушенные мосты, сгоревшие дома, немецкая речь, кровь на Большой Советской…
Мир рухнул по мановению руки. Взмах – и все полетело к чертям. Наверное, так и бывает в горах, когда от крика или выстрела трещины идут по снежным карнизам, а потом тонны снега устремляются вниз, все круша. Так и был сокрушен мир. Ради какого еще познания? Хупель бредит. Что можно познать в этой войне? Узнать, как выглядит труп старика или ребенка, поедаемый червями, облепленный мухами? Увидеть лица, теряющие человеческое выражение? Узнать оскал зверя в этих лицах? Сокрушение морали, любви, религии – всего. Да, это все слишком хрупко и ненадежно.
Но вместе с тем и крепко, неприступно – в других. Не все поддаются войне. Иные предпочитают смерть бесчеловечности.
…По брезенту стекали уже струйки воды, дождь усилился, колотил по плащу. Илья топтался, отходил в сторону и возвращался. За колючей проволокой так и не показался Арсений Жарковский, Сенька Дерюжные Крылья. Кто знает, может, Илья обознался, да и все. А Сенька совсем не здесь, летает где-то на Яке, ведет свою битву за родину, за Сталина… если, конечно, он еще не разуверился в нем.
Илью снова заметила охрана, и двое о чем-то говорили, поглядывая в его сторону и, как видно, собираясь доложить начальству или даже самим проявить инициативу и задержать подозрительного смолянина.
Но он снова ускользнул.
Понуро побрел назад, в город.
А ночью на Смоленск налетели советские бомбардировщики. Земля дрожала и качалась от разрывов. Били немецкие зенитки. Илья думал, что один из самолетов может вести и Сенька Дерюжные Крылья. Правда, он говорил, что летает на истребителе, но за это время мог и переучиться.
Илья курил в кулак у окна, глядя на сполохи в ночном мокром небе. Где-то раздавались команды немцев. Скулила собака. Доносился то ли детский, то ли женский плач.
На следующий день военнопленные разбирали завалы на улицах. Илья, как обычно, шел на работу в церковь Иоанна Богослова, где и располагался по-прежнему исторический музей, как вдруг его окликнули:
– Илья!..
Мгновенно холодея, он оглянулся, сразу увидел хмурое лицо немца в каске с винтовкой, несколько лиц военнопленных и смуглое темное лицо с серыми глазами с черным чубом на лбу.
– Арсений?.. Сенька?! – крикнул Илья.
– Halt![32] – тут же вскинулся охранник.
Илья обернулся к нему.
– Entschuldigt… – Он подбирал слова. – … das ist mein… bester Freund[33].
– Halt! – повторил охранник.
– Jugendfreund! Друг детства! – говорил Илья, продолжая подходить к работавшим пленным.
Немец сорвал с плеча винтовку и передернул затвор.
– Илья, ты… это… лучше стой! – крикнул Арсений. – Он снесет тебе башку. У них это запросто!
Илья остановился. Немец энергично взмахивал дулом винтовки, приказывая уходить. Глаза его были ледяными, как будто он ослеп. Илья попятился. Такие глаза он видел однажды у гадюки на берегу озера, она только что сбросила старую шкуру, но на морде еще оставались ошметки, и они прозрачной пленкой закрывали глаза, – и она так же
